Брокколи-Мокколи

        Жила-была на свете Брокколи-Мокколи, и дом ее был в огороде рядом с красивым тихим озером. В озере жило много лягушек, и вот однажды одна из них прискакала в огород, где жила Брокколи-Мокколи и, увидев ее, проквакала:
        - Ты кто?
        - Я - Брокколи-Мокколи.
        - А что ты делаешь?
        - Не знаю, вишу здесь на кочане.
        - Но ведь ты уже созрела.
        - Мало ли. Хочу вишу, а захочу – гулять пойду.
        - Нет, – сказала лягушка, – если ты Брокколи-Мокколи, то ты – еда, и твое дело – быть съеденной.
        - Это я-то еда? – возмущенно воскликнула Брокколи-Мокколи – вот еще! Не хочу я, чтоб меня ели. Я хочу гулять.
        - Ничего ты не понимаешь, – попыталась образумить ее лягушка, – вот я – лягушка, значит мне положено прыгать и квакать. А ты – брокколи, значит тебя положено порезать в салат.
        - Я щас тебя в салат порежу, французский ты деликатес, – с угрозой проговорила Брокколи-Мокколи.
        И лягушка, испугавшись, перепрыгнула через ограду и была такова.
        «Захочу, гулять пойду», – подумала Брокколи-Мокколи и пошла.
         Дергалась-дергалась она, но так и не смогла оторваться от кочана.
        «Ну и ладно, – решила она, – не очень-то и хотелось. Подумаешь гулять, я может летать научусь». Стала она раскачивать свой кочан из стороны в сторону и кричать: «Я лечу!!! Я лечу!!!»
        - Ха-ха-ха, – ехидно каркнула пролетавшая мимо ворона, – Кто же так летает? Видно, не умеешь ты летать, голова твоя садовая.
        Закручинилась Брокколи-Мокколи. «Что же это такое, – думает, – лягушки нужны, чтобы квакать и прыгать, вороны – чтобы летать, а я? Неужто я для того родилась, чтобы оказаться у этой противной девчонки в желудке? Фуу, – брезгливо поморщилась она. Как несправедливо».
        Через несколько дней она заметила, что начинает портиться. Солнце светило нещадно, и с каждым днем Брокколи-Мокколи желтела все больше и больше. «Что же делать, – забеспокоилась она. - Неужели вот так пропаду ни за что ни про что? Нет уж, еще пару дней, и меня просто выбросят свиньям».
        Тут она увидела хозяйку, идущую по огороду и срывающую созревшие соцветия брокколи для обеденного стола.
        «Эх, чему быть, того не миновать», – подумала Брокколи-Мокколи и выставила напоказ свою еще не совсем желтую сторону.
        Хозяйка пригляделась к ней внимательно, сорвала и положила в миску. На удивление ее понесли не на обеденный стол, а куда-то на улицу. Потом она услышала, как хозяйка постучала в дверь какого-то дома, и чей-то тихий голос ответил:
        - Что это?
        - Я принесла вам немного брокколи. Я слышала, вам нечего есть.
        - Спасибо, что не оставляете нас. Наша девочка уже три дня ничего не ела. Заходите.
        Брокколи-Мокколи положили в тарелку и принесли в комнату, где в постели лежала девочка. Вид у нее был больной и несчастный.
        - Ну-ну, - утешительно сказала Брокколи-Мокколи, – сейчас поешь, и все пройдет.
        Девочка открыла рот и положила туда Брокколи-Мокколи. Та закрыла глаза и почувствовала, что несется по какому-то темному коридору:
        - Ну вот и все, – подумала она.
        В следующее мгновение ей почудилось, что она свалилась на что-то мягкое и влажное. «Ну и ужасно же здесь, наверно, в желудке».
        Она открыла глаза и ахнула: она сидела на берегу озера на мягкой влажной траве, а рядом с ней сидела лягушка и удивленно смотрела на нее:
        - Что ты так смотришь? – смущенно спросила Брокколи-Мокколи.
        - Да так. Просто никогда не видела брокколи с ногами и крыльями.

Время

         Жило-было время. И всем всегда его не хватало. Все старались за ним угнаться, а поймав, старались его не
упустить. Время же убегало, как только могло. Оно бежало и бежало – так, чтобы за ним невозможно было угнаться. Шутка
ли – стоит кому-то тебя поймать, как из тебя тут же выжмут максимум. Кому понравится, чтобы из него выжимали максимум? Это же больно. Вот, к примеру, какой-нибудь бизнесмен ухватит момент и начнёт извлекать из него
максимум. Извлечёт, обрадуется. Польза налицо, а время-то выброшено на помойку.
         Встанет время с помойки, отряхнётся и идет дальше – от людей бегать. «Что же они за мной гоняются, – думало оно, – чего им от меня надо? Подошли бы по-человечески,
поговорили, я бы им такое показало».
         «Время – это ценный ресурс, – услышало оно как-то раз на семинарах по тайм-менеджементу, – но оно ограничено».
         «Что? – поразилось время, – это я-то ограничено? Сами вы ограниченные». Обиделось время и стало уже не убегать, а улетать от людей.
         «Эх, как летит время, – вздыхали люди, – ничегошеньки не успеваем». И тогда стали люди время выкраивать. «Аааа, – кричало время, – когда его кроили и урезали, – не убивайте меня!»
         Но люди так нещадно резали и кромсали время, что стало оно умирать. «Что же это такое? – думали люди, оглядываясь назад на прожитые годы, – неужто мы безвозвратно теряем время?»
         И вот лежит время, загубленное, потерянное, выброшенное, изрезанное на кусочки, выжатое как лимон – и умирает. А рядом с ним лежит и умирает тот самый бизнесмен, который все это над ним проделал.
         – Эх, – вздохнул бизнесмен, – времени-то почти не осталось. На что мне оставшиеся дни и часы? Ничего уже делать не могу. Как убить время?
         – Не убивай меня, – тихо попросило время.
         – Кто это, кто говорит? – вздрогнул бизнесмен.
         – Это я, время. Не убивай меня, не выжимай из меня пользу, не выкраивай минутки – просто побудь со мной.
         Удивился бизнесмен такому предложению, но почему-то решил послушать время. В конце концов, его ведь осталось не так много. Поначалу он просто лежал и все смотрел на время, думая: «Ах, как же его осталось мало» и: «Как же долго тянутся часы».
         – Не смотри на меня, – сказало вдруг время. – Кто смотрит на время, тот его теряет.
         – А куда же мне смотреть? – удивился бизнесмен, отводя взгляд от часов.
         – Смотри на то, что я тебе покажу.
         Так прошел день, другой. Время ничего ему не показывало, и как же трудно было бизнесмену забыть о времени! А тут еще и внучка прибежала: «Деда, сделай мне бумажного лебедя!» Хотел было бизнесмен буркнуть: «Потом, сейчас времени нет», но, посмотрев на остаток времени, взял да и отдал его внучке. И времени у него не осталось. Но зато они так разыгрались в бумажных лебедей, что бизнесмен совершенно забыл о времени. И в этот момент кто-то легонько тронул его по плечу. Бизнесмен оглянулся, но никого не увидел.
         – Кто это? – удивился он.
         – Это я, время.
         – Но я тебя не вижу, тебя нет, – с улыбкой заметил бизнесмен.
         – Я есть, только зовут меня иначе. Имя мне – Вечность.

Глаз бури

        Жило-было семейство ветров. Папа — Тайфун, мама — Буря и сынишка — Вихрь. И любили они гулять по белу свету. То туда пойдут, то сюда. Боялись их все ужасно. Разбегались в разные стороны, прятались в подвалах да в ямах.
         И вот как-то раз пошли они на прогулку и взяли с собой сынишку. Идут, а все вокруг разбегаются. Сынишка и спрашивает папу:
         — Пап, почему нас все боятся?
         — Ну, потому что мы опасные.
         — А почему мы опасные?
         — Ну, потому что мы такие.
         — А почему мы такие?
         — Гм.. это все океан. И сам горяч, и меня доводит до белого каления.
         Вот я и вскипаю. А тут еще и холодные воздушные массы под руку попадаются. Так все и начинается. Сталкиваемся лбами и начинаем вертеться, кружиться. До таких завихрений доходит, что потом и остановиться не могу — крошу все на своем пути.
         — Да-а, — протянул сынишка, — неужели никто не может тебя остановить?
         — Никто, — ответил папа. — Когда я в ярости, обрушиваюсь на землю, и все поднимаю на воздух.
         В этот самый момент приблизились они к домику в широком поле, а из дверей выбежал мальчик.
         — Стой, — закричала ему мама, — вернись сейчас же, идет тайфун!
         Но было уже поздно — мальчик выбежал во двор, а мимо как раз проходила стена шквального ветра. Тайфун захватил его и срррссрррр... закружил в своем безжалостном вихре.
         — Папа, папа, — закричал сынишка Вихрь, — остановись, отпусти его.
         Но куда там, остановить Тайфун все равно, что сдвинуть землю.
         — Папа, куда ты его несешь? — испуганно спросил отца Вихрь.
         В страну теней. Так уж мы устроены, — мрачно прогудел Тайфун. — Вырастешь, поймешь. Ты и сам скоро станешь таким же, как я.
         — Нет, никогда, — тихо ответил Вихрь, утирая слезы.
         — Подожди, увидишь сам, — мрачно выдохнул папа, — и исчез вдали.
         Приуныл Вихрь. Неужели правда? Неужели он вырастет и станет, как его отец? «Не хочу быть таким, как он».
         — Мама, это правда? Правда, что я стану тайфуном, когда вырасту?
         — Да, сынок, это правда, — тихо ответила Буря.
         — Но я не хочу, — дрожащим голосом проговорил Вихрь.
         Мама улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза.
         — Посмотри на меня, — сказала она, — тебе не обязательно становиться таким, как твой отец. Что ты видишь во мне?
         Сын внимательно посмотрел на мать.
         —Я вижу в тебе покой, — удивленно ответил сынишка. — Мама, но как же в Буре может быть покой?
         — Не может, — ответила мама. — Когда-то давно и я была неуправляема, как твой отец. Звали меня тогда Смерч. Однажды ночью я подхватила и закружила одного маленького мальчика, чтобы отнести его в страну теней. Он не кричал и не сопротивлялся, как все остальные. Он даже не испугался, когда я вырвала его из рук мамы. Я ничего не могла с собой поделать, во мне кипел и неистовствовал демон из страны теней. Это он заставлял меня уносить всех, кого я захвачу, в страну вечного мрака. Там они становились его пленниками — навсегда.
         — А что же потом? — затаив дыхание, спросил Вихрь.
         — Я отнесла этого мальчика в страну теней. И вот демон встал над ним, открыл свою отвратительную пасть и уже готов был его проглотить. Но тот не сжался в страхе, он вдруг схватил демона и начал с ним бороться. Я в изумлении смотрела на эту схватку, и думала, что мальчику пришел конец. Наконец, демон, злобно хохоча, подбросил мальчонку высоко над собой, и тот рухнул прямо в его зияющую пасть. Но, прежде чем он исчез во мраке, я поймала на себе его взгляд. Он говорил мне: «Успокойся. Все будет хорошо». Я остолбенела от этого взгляда. «Все кончено», — сказала я себе, и мне почему-то стало так грустно, что я готова была умереть. Но в следующее мгновение произошло что-то невероятное. Демон вдруг закашлялся, затрясся и зашелся в смертельной судороге. Из его ноздрей и горла повалили дым и пламя. Он издал истошный вопль и вдруг взорвался, разлетевшись на тысячу кусочков. А в следующее мгновение из его чрева вышел сиюящий исполин. В руке его сверкал длинный меч, а в глазах горел огонь. Он наклонился, подобрал глаз чудовища, и, подойдя ко мне, протянул мне его.
         — Что это? — спросила я.
         — Это глаз демона. Отныне ты свободна от его власти. — И в этот момент я почувствовала, как во мне что-то надломилось, и в сердце пришел невероятный покой, которого я не могла себе даже представить.
         Исполин сказал:
         — Раньше ты смотрела на себя его глазами, но теперь этот глаз станет в тебе глазом Бури. В твоем сердце будет царить покой. Все, что ты раньше похищала ради демона, правившего в твоем сердце, ты будешь приносить ко мне — в полном покое. Ты будешь дарить покой всем, кто попадется тебе на пути.
         Я не могла противиться этому голосу, да и не хотела. С тех пор во мне живет глаз Бури — как бы я ни кружилась, как бы ни вертелась, в сердце моем царит полный покой. И я дарю покой и радость всем, кто попадается мне на пути.
         — Здорово, — воскликнул Вихрь, — я тоже хочу такой глаз! Где его взять? Я хочу дарить людям покой и относить всех, кто попадется мне на пути, в страну того исполина.
         Мама улыбнулась.
         — Он у тебя есть. Загляни внутрь себя. Что ты видишь?
         Вихрь посмотрел на себя, но ничего не увидел.
         — Ничего, — с дрожью в голосе проговорил Вихрь. — Мама, а вдруг у меня нет глаза Бури?
         — Есть, — ответила мать, — иначе бы ты не вступился за этого малыша.
         — Ты куда, — вдруг крикнула мама, увидев, как ее сын вихрем уносится куда-то вдаль.
         — За глазом Бури, — донесся до нее далекий детский голос.
         — Удачи, — тихо молвила Буря и помахала ему вслед обрывком облака.
         А Вихрь тем временем уже нагнал своего отца. Тот низким и гудящим голосом с кем-то разговаривал.
         — Папа, — крикнул ему Вихрь, — отпусти мальчика. — Тайфун бросил на сына мрачный взгляд и прорычал:
         — Не мешай мне делать мое дело. Все тайфуны уносят пленников в страну теней, и я делаю это с тех пор, как образовалась земля.
         — Нет, не все. Мама так не делает. — Тайфун застонал от негодования.
         — Отойди, сын, не мешай. Я должен отнести его в страну теней.
         Но страны теней больше нет, — крикнул Вихрь.
         — Есть, — прогудел Тайфун. — Я знаю ее, она в моем сердце. Она говорит со мной каждый миг.
         И тут Вихрь действительно увидел, как перед ними, словно ниоткуда, вдруг выросла сумрачная долина.
         — Ну что, нет страны теней? — прогремел Тайфун. — А это что перед тобой? Все еще веришь в мамины сказки?
         — Папа, но у мамы есть глаз Бури. — Все это бредни, — прохрипел Тайфун, — если бы мама увидела то, что вижу я, она очнулась бы от своих грез. Когда ты увидишь весь ужас страны теней, в тебе тоже не останется покоя. В тебя войдет тот же демон, что вошел в меня, и ты станешь тайфуном. Ты будешь сметать все на своем пути, лишь бы скрыться от этого ужаса.
         В этот момент из-за горизонта выплыла черная фигура исполинского чудовища.
         — Вот твоя жертва, — преклонил перед ним колено Тайфун и отпустил мальчика. Демон злобно загоготал и стал приближаться к мальчику.
         — Нет, — закричал Вихрь, — и ринулся вперед. Преградив чудовищу путь, он твердо сказал:
         — Не тронь. У меня есть глаз Бури.
         Чудовище, казалось, дрогнуло на мгновение, но потом, взревев, обхватило его своими черными когтистыми лапами, и завязался бой. Но силы, увы, были не равны. Чудовище быстро повергло Вихрь наземь и зашлось в неистовом хохоте. Вихрь тихо лежал на земле, и, приготовившись к самому худшему, смотрел на небо. В этот момент свинцовые облака расступились, и он вдруг увидел сияющего исполина, спускающегося по солнечному свету прямо в сумрак долины теней. При виде этого витязя сердце Вихря озарилось таким покоем, что он не смог сдержать слез. И чем больше покой разливался по его сердцу, тем слабее становилась хватка чудовища. Наконец, Вихрь смело посмотрел в его налитые пламенем зрачки и твердо сказал: «Убирайся». Тот дрогнул, потом послушно сжался и стал скукоживаться прямо на глазах, биться в неистовых судорогах, а потом — развеялся по ветру.
         Вихрь нежно подхватил мальчонку своими объятиями и сказал:
         — Не бойся, летим домой. — Он жестом позвал отца следовать за ним, а тот, не веря собственным глазам, воскликнул.
         — Сынок, я вижу.
         — Что, что ты видишь? — спросил Вихрь.
         — Я вижу в тебе глаз Бури. В тебе царит покой! — изумленно проговорил отец, и в этот миг в его сердце что-то надломилось, из глаз полились слезы, а внутри вдруг сделалось так тепло и спокойно, что он не мог поверить своему счастью.
         Вернувшись на поляну, где стоял домик мальчика, они осторожно опустили его на землю, и, сделав круг почета, стали удаляться за горизонт.
         Из домика выбежала мама мальчика и, заключив сына в крепкие объятия, стала его расцеловывать.
         — Сыночек, мой, сыночек, как же ты уцелел? Тайфун ведь это верная смерть.
         — Да нет, мам, это не смерть. Это только кажется смертью. А внутри там покой.

Госпожа Конкуписенция

         По извилистой лесной тропинке шел одинокий путник. Он шел твердой уверенной походкой, хотя и не слишком быстрой, чтобы не услышать тишины засыпающего леса и смолкающих птичьих трелей. Тропинка вела то вниз, то вверх, и, повиляв немного из стороны в сторону, вывела путника на небольшой пригорок. Он остановился и оглянулся вокруг. В нескольких милях к западу от него текла тихая река, а за рекой высились стены большого старого города, в котором уже начали зажигать факела.
         «Наконец-то», – с радостью подумал путник и снова двинулся в путь. Когда он постучал в городские ворота, стояла глубокая ночь. В ответ на его стук распахнулось маленькое смотровое окошко, и чей-то на удивление бодрый голос проговорил:
         - Кто ты, и что тебе нужно?
         - Я – путник, иду на восток, и мне нужно место для ночлега и немного еды. Не могли бы вы впустить меня в город? Я никому не помешаю.
         - Входи, ведь в этом городе исполняются все желания, – сказал страж городских ворот и открыл ворота, которые, на удивление путника, не издали ни малейшего скрипа.
         Путник вошел, и страж снова запер ворота.
         - Почему ты сказал, что в этом городе исполняются все желания? Разве такое бывает? – спросил путник, обратившись к стражу.
         - Бывает. Такова воля ее величества госпожи Конкуписенции, – ответил страж.
         - А кто это? – поинтересовался путник.
         - Госпожа Конкуписенция, – это великая и могучая волшебница, правительница нашего города. Благодаря ей любой житель города может исполнить все свои желания.
         - Как так? – недоверчиво спросил путник.
         - Очень просто. Когда-то давно в нашем городе был другой правитель, но он исчез. Бедные жители не знали, что и делать, ведь у каждого из нас много желаний. Тот, первый повелитель, знал, что это так, и обещал исполнить их все, когда придет время. Но время почему-то все не шло и не шло. Желания копились. А тут и правитель куда-то пропал. Долго его искали, наводили справки у соседних королей, но все напрасно. Пока он был рядом, в его обещания еще как-то верили, а потом и вера пропала. Одна старая легенда гласит, что правитель, перед тем, как оставить город, сочинил и исполнил для своих жителей удивительно красивую песню. Он сказал им, что эта песня наполнит их сердца томлением, и всякий, чье сердце наполнится этим томлением, получит великую награду. Он сказал, чтобы жители города пели ее каждый день. Это повеление в точности исполнялось долгие годы, но, увы, никакой награды жители не получили. Они ждали, что эта песня как-то удовлетворит их реальные желания, но она только наполняла их тоской, и ничего не давала взамен. А потом песню вообще забыли. Мой дед как-то раз пел мне ее, когда мне был год от роду. Но теперь я ее не помню. А потом пришла Конкуписенция. Она открыла нам глаза, сказав, что человек создан так, чтобы желать, и отказывать ему в удовлетворении естественных желаний, негуманно, бесчеловечно. Госпожа Конкуписенция, да будет имя ее славно, пообещала всем жителям города исполнение любых желаний при одном маленьком условии.
         - Каком же? – спросил путник так, как будто уже знал ответ.
         - Она сказала, что любой, кто поклонится ее величественному изваянию два раза в неделю, получит в награду исполнение любого желания. Так и происходит. Каждый житель ходит на главную городскую площадь два раза в неделю, и кланяется статуе. Остальные дни в неделю он живет, как король. Есть правда и безумцы, которые до сих пор поют эту старую песню и ждут возвращения прежнего короля. Но что я могу сказать о них? Не знают они жизни, вот что.
         Окончив свою речь, страж огляделся вокруг, затем сел и поднял с земли молоток. Видимо, продолжая прерванное дело, он взял с земли какую-то доску и стал усердно вбивать в нее гвозди. - Что ты делаешь? – спросил его путник.
         - Строю благополучие, – ответил страж. – Конкуписенция удовлетворила мое главное желание: жить в своем маленьком, но безопасном мире, где я был бы огражден от боли и потерь. У меня есть семья и дети, живем мы в достатке, и в моей жизни очень мало непредсказуемого. Мой дом – моя крепость, вот я и строю его постоянно, как только выдается свободная минутка. Вбиваю гвозди, натираю полы, подрезаю лужайку вокруг дома. Знаешь, какая у меня лужайка? Отборная мягкая, зеленая травка, травинка к травинке. А в стойле у меня стоят два лучших в нашей округе вороных коня. Это на тот случай, если в городе вдруг вспыхнет пожар или начнется какая-нибудь эпидемия, чтобы мы всегда могли быстро уехать и перебраться в наш собственный замок. Ты, наверное, думаешь, что я простой страж? Да нет, все вокруг знают, что это я так, временно, подрабатываю. У нас есть замок за горой, вот там настоящая жизнь.
         - А что же ты тут делаешь? Ну и ехал бы в свой замок, раз там настоящая жизнь.
         - Нет, пока не могу. Я ведь добропорядочный гражданин и должен отдать долг родному городу. Вот отдам, и тогда другое дело, – сказал страж и снова застучал молотком.
         - А что это за красивая повязка у тебя на лбу? – спросил путник.
         - О, эта повязка – особая привилегия жителей нашего города. Ее повязывает нам сама госпожа Конкуписенция за особые заслуги, – с достоинством ответил страж. – Тебе тоже такую дадут, – сказал он и почему-то почесал лоб. Путник постоял еще немного, посмотрел в звездное небо, и медленно двинулся по направлению к главной городской площади, тихо напевая себе под нос какой-то мотив. Затем он остановился, и, оглянувшись, посмотрел на стража. Тот сидел с широко раскрытыми глазами, и словно в оцепенении смотрел ему вслед. Он слушал эту мелодию, и по щекам его текли слезы. Путник зашагал дальше, и до него донеслось слова, пророненные стражем:
         - Все это конечно хорошо и красиво, но только жить-то надо здесь и сейчас.
        
         ***
         Переночевав у городского фонтана, путник первым делом отправился в харчевню, позавтракать. Народу в харчевне было много – по-видимому, место пользовалось популярностью. Хозяин заведения подозрительно смерил взглядом бедную одежду посетителя, но из вежливости ничего не сказал и поспешил заняться своим делом. Путник заказал себе завтрак, и, поскольку свободных столиков не было, подсел к одному невысокому полноватому джентльмену с бакенбардами. Тот вежливо отодвинул свои тарелки, чтобы не занимать весь столик, и заметно ускорил темп еды. От него приятно пахло каким-то свежим одеколоном. Покончив с едой, он уже собирался встать из-за стола, как вдруг к нему подошел какой-то человек в гладком сюртуке и учтиво сказал:
         - Прошу прощения, вас ждут на очень важном заседании.
         - Как, снова? – ответил почтенный джентльмен недовольным тоном, – я сегодня не могу, я уезжаю в гости, к бабушке.
         По-видимому, его тон был недостаточно недовольным, потому что человек в гладком сюртуке продолжил свои настояния.
         - Сама госпожа Конкуписенция желает вас видеть, – проговорил он полушепотом.
         Джентльмен с бакенбардами поежился на своем стуле и, все еще пытаясь выглядеть недовольным, пробурчал:
         - Нет покоя ни днем, ни ночью. Хорошо, я приду, надо, так надо. А что за спешка?
         Человек в сюртуке жестом отозвал его в сторону, и они, отойдя в сторону, продолжили разговор. Несмотря на значительное расстояние и приглушенный тон, путнику, тем не менее, удалось уловить каждое их слово.
         - Это касается вашей просьбы, – сказал человек в сюртуке. – В прошлый вторник вы просили перед изваянием госпожи Конкуписенции выполнить ваше заветное желание; вы ведь знаете, о чем я говорю.
         - Да. Но ведь я уже поклонился два раза, как положено, – ответил джентльмен, и голос его дрогнул, ожидая продолжения.
         - Желание ваше исполнимо… - задумчиво проговорил человек в сюртуке, но для этого вам нужно сделать еще кое-что. Наступила напряженная пауза.
         - Чтобы получить эту женщину, вы должны в ее присутствии разбить лоб, кланяясь госпоже Конкуписенции.
         - Да, она в своем ли уме? – воскликнул джентльмен. – Если эта женщина узнает, что я готов расшибить лоб, кланяясь кому-то, она просто не будет меня уважать! Вы что же хотите, чтобы я отказался от своего достоинства? На лбу его выступила испарина.
         - Все в этом мире кому-то кланяются, – невозмутимо ответил человек в сюртуке. – Вы же хотите ее заполучить? Для этого нужно поработать. В конце концов, госпожа Конкуписенция хорошо вам платит за ваши поклоны; она дает вам возможность жить так, как вам хочется. Вы занимаете пост главного судьи нашего города, вы едите вкусную еду в дорогих харчевнях, вас все в городе знают, приглашают на званные обеды, и я уже не говорю о вашем жаловании. Вам этого мало. Вы хотите еще, чтобы и ваша личная жизнь была на высшем уровне? Прекрасное желание. Ведь в этом и заключается счастье, не правда ли? Что может быть лучше, чем спокойная, обеспеченная жизнь высокопоставленного вельможи и в добавление к этому домашний очаг, хранимый теплом любимой женщины? Ведь в ее присутствии вы чувствуете себя как дома. Она наполняет вашу жизнь смыслом. Может ли быть большее счастье? Впрочем, если предложение госпожи Конкуписенции вас не устраивает, можете и не расшибать лоб. Только тогда вы лишитесь всего, что имеете, и скоро переберетесь к своей бабушке в деревню, и будете таскать воду из колодца. Но, возможно, вашей избраннице именно это и нужно. С милым рай и в шалаше.
         - А можно я расшибу лоб не в ее присутствии? – подавленно прохрипел почтенный судья.
         - Ни в коем случае. Она должна знать, кому вы служите. Она должна чувствовать, что ради нее вы готовы на любые жертвы…что вы готовы даже потерять свое достоинство, лишь бы ее приобрести. Только так она убедится, что вы ее любите. Отрекитесь от себя, и она обязательно вас оценит, – назидательно произнес человек в сюртуке, и лицо его исказила ехидная гримаса. – Да, вот еще что: госпожа Конкуписенция просила передать, что как только процедура расшибания лба будет завершена, лоб ваш будет залечен в лучшей клинике города за счет заведения. Кроме того, вы станете личным советником Конкуписенции по вопросам борьбы с заговорщиками и получите собственный коттедж с тремястами акрами земли на берегу моря…куда вы сможете пригласить вашу пассию. Какая женщина откажется от такого заманчивого предложения? Подумайте хорошенько.
         - Ну хорошо, – тихо ответил джентльмен, заметно повеселев. – Надо, так надо. В конце концов, это приказ начальства, а ведь мы должны повиноваться властям, иначе будет анархия.
         - Кроме того, вы ведь делаете это ради любви, – с улыбкой поддержал его гладкий сюртук, – а все, что делается ради любви, благородно. Пусть даже ваш поступок никто не поймет и не оценит, вы будете знать, что таково веление любви, и вы сделали это как акт самоотречения.
         Глаза джентльмена наполнились достоинством, он приосанился, приободрился, и, поправив бакенбарды, с важным видом зашагал к хозяину заведения, чтобы расплатиться. Все вокруг стали почтительно улыбаться и расступаться перед ним, как будто зная, что скоро он будет главным вельможей города. С некоторым пренебрежением он бросил деньги на стойку бара. Хозяин почтительно поклонился…
         Вдруг произошло неожиданное. Из музыкальной шкатулки, в которой играла вполне благопристойная песенка, вдруг полилась совершенно другая, новая мелодия, хотя никто к шкатулке не прикасался. Все, находившиеся в харчевне, застыли от удивления и оцепенения. Музыка звучала тихо, и вместе с тем ее нельзя было не услышать, она завораживала и звала куда-то. Почтенному джентльмену с бакенбардами вдруг захотелось сделать что-нибудь героическое: выйти на городскую площадь и разбить статую Конкуписенции. Сердце его наполнилось такой сладостью и таким томлением, что ему вдруг показалось, что он ничего не боится, и готов ради чего-то неосязаемого, но очень-очень красивого, отказаться от всего в этой жизни, чтобы обрести это что-то. Он вспомнил, как в детстве играл в спасителя белки и долго-долго бежал за воображаемыми волками с палкой в руках, пока, наконец, не встретился лицом к лицу с дикой собакой, и та своим пронзительным лаем не разрушила сказочные чары, сделавшие его неустрашимым воином.
         В этот миг музыка оборвалась, и…все моментально занялись своими делами, даже не смотря друг на друга, хотя каждого мучил вопрос: что это за музыка и откуда она появилась?
         Джентльмен с бакенбардами снова приосанился, поправил повязку на лбу, и как ни в чем ни бывало вышел из харчевни, побормотав:
         «Все это конечно хорошо и красиво, но только жить-то надо здесь и сейчас».
        
         ***
         Путник вышел из харчевни и неспешным шагом отправился по направлению к городскому фонтану, где обычно собирался народ. Дойдя до небольшого парка, примыкающего к площади с фонтаном, он обратил внимание на группу из четырех человек, двух девушек и двух молодых людей. Они сидели на мягкой траве, среди раскидистых берез, ели бутерброды и обменивались репликами.
         - Ну пойдемте, пойдемте завтра в зоопарк! – настойчиво сказала одна девушка и укоризненно посмотрела на своих собеседников, как если бы те никогда в жизни не согласились.
         - Что ж, можно, – донеслось несколько нестройных ответов. Жевание бутербродов.
         Молчание. Несколько реплик. Смех.
         - А давайте в воскресенье поедем кататься на лошадях, – снова предложила настойчивая девушка, и глаза ее заблестели.
         - Ну что же, можно, – недружно отозвались ее собеседники.
         Молчание. Бутерброды. Просьба налить воды.
         - А давайте сейчас пойдем гулять, а потом зайдем в нашу любимую харчевню и там поужинаем, – внесла предложение все та же девушка.
         - Ну что же, можно, – отозвались трое друзей.
         Предложение спеть песню. Ответ: «Ну что же, можно». Спели песню. Молчание.
         - В харчевню можно позвать и остальных, – сказала неутомимая девушка.
         - Ну что же, можно, – послышались несколько усталые ответы. Молчание. Предложение спеть песню. Спели песню.
         Путник подошел поближе и сел на скамейку. Настойчивая девушка прислонилась к стволу березы и вздохнула. Глаза ее смотрели очень печально, даже уныло. Остальные трое друзей о чем-то весело переговаривались, а она, хоть и следила за их разговором и даже вставляла реплики, тем не менее, казалась отсутствующей. Тут один из молодых людей взглянул на часы и, покачав головой, сказал, что ему пора.
         «Да, – сказали остальные, – и мы тоже пойдем».
         - Как? – встрепенулась девушка, – уже? Давайте еще посидим, – умоляюще попросила она. – У меня остались бутерброды.
         Лица остальной компании скисли, из чего стало понятно, что из них уже и минутки не вытянешь.
         - Пора, – со вздохом сказали они и зашагали по направлению к центральной городской площади. Путник медленно последовал за ними. У фонтана компания распалась, и каждый повернул в свою сторону. Девушка постояла у фонтана, неспешно обошла вокруг него три раза, как бы обдумывая что-то, и вдруг сказала вслух самым решительным тоном:
         - Пойду к ней.
         - Ты уверена, что ты этого хочешь? – послышался сзади чей-то голос.
         Девушка обернулась, и, увидев стоявшего в трех шагах от нее путника, снова отвернулась в сторону фонтана.
         - Зачем ты пришел? Ты думаешь, я о тебе забыла? Вовсе нет. Я регулярно вспоминаю о тебе.
         - Почему же ты идешь к ней? – тихо спросил путник.
         - Потому что она дает мне то, что помогает мне забыть.
         - О чем?
         - О том, что скоро все кончится. Она наполняет мою жизнь событиями, и пока я окунаюсь в них, я ни о чем не помню. Я не хочу помнить о том, что завтра наступит пустота. Я не люблю пустоты. Она меня убивает.
         - Ты ведь можешь к ней не ходить. Я помогу тебе не бояться пустоты.
         - И чем же ты мне поможешь? Опять споешь свою песню? Она заставляет меня и плакать, и радоваться, и желать чего-то. Но ведь я пытаюсь от желаний избавиться, а не почувствовать новые. Я вся – комок желаний.
         - То желание, которое рождает песня, есть конец всех желаний, ибо она – стон.
         - Что?
         - Ты что, предлагаешь мне стонать, распевая твою песню, и исполняться неведомым желанием, вместо того, чтобы пойти к ней? Я знаю, что она даст мне яд, но иначе я не могу притупить боль. Так я по крайней мере забуду, на какое-то время… А потом… потом будь что будет. Беда лишь в том, что она каждый раз просит кланяться ей все больше, и разбивать лоб все чаще… Но у меня нет выхода. Пусть хотя бы так.
         Путник ничего не ответил. Девушка постояла еще несколько минут, как бы колеблясь между двумя решениями, но потом решительно зашагала по направлению к главной площади.
         - Она убьет тебя, – успел сказать ей вслед путник.
         - Зато не сразу, – донесся до него ответ.
        
         ***
         Наступила ночь. К главной городской площади, в центре которой возвышалось золотое изваяние Конкуписенции, медленно шли мужчина и женщина.
         - Зачем ты меня туда ведешь? – спросила женщина.
         Мужчина с бакенбардами тихо ответил ей:
         - Я же тебе говорил. Это важное совещание, деловая встреча. Не из приятных, конечно, но все остальные тоже придут с дамами. Это традиция. Так заведено. Но зато после встречи меня повысят в должности и дадут солидную прибавку к жалованию.
         Подойдя к городской площади, судья нервно поправил на голове повязку, потом приосанился, и с деловым видом сказал своей спутнице:
         - Думаю, тебе лучше посидеть здесь на скамейке, пока я буду совещаться. Возможно, ты увидишь и услышишь много странного и даже неприятного, но поверь мне, главное – не вставать с места и не высовываться.
         Судья деланно улыбнулся и, стараясь сохранять спокойствие, двинулся по направлению к статуе.
         Из-за нее вдруг вышел человек в черном сюртуке, встал перед ним со сложенными на груди руками и сказал:
         - Чего вы хотите?
         - Хочу, хочу…чтобы эта женщина была со мной, – сбивчиво проговорил судья.
         - Громче, она должна все слышать! – прорычал сюртук.
         - Хочу, чтобы эта женщина была со мной, – громко сказал судья, повинуясь приказанию, и на лице его выступил пот.
         Глаза его спутницы округлились, когда он произнес эти слова, но она не шелохнулась. Сюртук оскалил зубы и рявкнул:
         - На колени!
         Тот послушно опустился на колени.
         - Снять почетную перевязь, – скомандовал сюртук.
         Судья медленно снял повязку и обнажил лоб, сплошь покрытый синяками, ссадинами и кровоподтеками.
         - Триста ударов лбом о мостовую, – прописал сюртук и уселся на заранее приготовленный стульчик.
         Помявшись секунду-другую, судья начал усердно биться головой о камень.
         - Что ты делаешь? – с ужасом в голосе закричала спутница и вскочила с места.
         - То же, что и ты, – задыхаясь не то от волнения, не то от боли ответил вельможа. Разве ты не приходишь сюда два раза в неделю? Откуда тогда на твоей голове повязка, и что ты прячешь под ней?
         - Я еще понимаю два-три удара, но триста! – с отчаяньем в голосе воскликнула женщина. - Ведь это позор!
         - Я просил Конкуписенцию о том, что принесет мне счастье. Без этого я не могу жить. Такова ее цена. Я не могу иначе.
         И он продолжил свой ритуал. Из расцарапанного лба потекла струйка алой крови.
         - Остановись! – умоляюще проговорила его спутница – ты убьешь себя.
         - Если я не получу того, что мне нужно, моя жизнь потеряет всякий смысл.
         - Сто девяносто два, сто девяноста три – злорадно отсчитывал удары черный человек, подпрыгивая на стуле от удовольствия всякий раз, когда голова судьи опускалась на камень.
         - Двести двадцать шесть...
         На счете 226 судья опустил голову на холодную мостовую и уже не поднял ее.
         Женщина стояла в оцепенении и не смела сдвинуться с места. Она посмотрела на золотую статую Конкуписенции и не могла поверить своим глазам – статуя заметно выросла и стала казаться еще более величественной в серебристом свете луны. Сюртук почтительно поклонился своей золотой госпоже и направился было по направлению к безжизненному телу вельможи, чтобы убрать его с площади и вытереть лужу крови.
         Вдруг произошло неожиданное: из-за угла дома показалась фигура высокого человека, на голове которого не было повязки! Увидев его, сюртук взвизгнул от страха, и лицо его исказила ужасная гримаса. В следующую секунду он пустился бежать и скрылся за углом дома. Высокий человек подошел к женщине и посмотрел ей прямо в глаза. В свете луны она увидела, что на щеках его блестят слезы.
         Он взял ее за руку и четко произнес следующие слова:
         - Не обращай внимания на то, что сейчас произойдет. Бери его и бегите за городские ворота. Вам нужно найти одинокую гору.
         Не успела женщина опомниться, как незнакомец вынул из кармана нож и, сделав надрез на своей ладони, опустился рядом с телом на колени. Он занес руку над его головой, и алая кровь закапала на разбитый лоб судьи. Женщина увидела, что с каждой каплей крови, капавшей из раны незнакомца, раны на лбу ее спутника затягивались, и разлитая по мостовой кровь затекала обратно в голову, после чего раны закрывались новой кожей. Так продолжалось полчаса. Вдруг пошел сильный дождь. Кровь незнакомца капала на голову судьи, но теплая дождевая вода тут же смывала все ее следы. Грянул гром, сверкнула ослепительная молния. Женщина в испуге зажмурилась. Когда она открыла глаза, перед ней стоял ее спутник, мокрый, с зажившим лбом и ошеломленным взглядом. А на земле, на том самом месте, где он лежал секунду назад, распростерлось безжизненное тело незнакомца, и было видно, как из его руки, еле заметно, вытекали последние капли крови.
         - Бежим, – после небольшой паузы сказала женщина.
         - Куда?
         - Он сказал, что нам обязательно надо покинуть город и найти одинокую гору.
         - И что потом?
         - Не знаю, но я ему верю.
         Судья посмотрел на распростертое по земле тело и вдруг горько заплакал:
         - Что я наделал? Какой ужас!
         - Сейчас не время, бежим.
         И они скрылись во тьме городских переулков.
        
         ***
         В то самое время, когда судья и его спутница бежали, что было сил, по лабиринту городских улиц, к главной площади нетвердым шагом подходила девушка. Она была насквозь мокрая от дождя, но все равно упорно продолжала свой путь, как будто гонимая какой-то неведомой силой. Подойдя к статуе, она остановилась и посмотрела наверх, туда, где сияло лицо Конкуписенции. Вдруг из-за статуи вышла высокая и стройная женщина в длинном белом платье. Лицо ее выглядело ласковым и выражало искреннее сожаление. Она подошла к девушке и сказала:
         - Ну, ну. Не нужно так расстраиваться. Ты ведь знаешь, что у меня есть то, что тебе нужно, – сказала высокая женщина и протянула девушке большую чашу, наполненную каким-то шипучим напитком.
         - Что это? – спросила девушка.
         - Это чаша, бурлящая новыми впечатлениями, волнующими встречами и яркими событиями. Это чаша забытья, ибо она поможет тебе забыть о пустоте и подарит тебе мир новых ощущений. Возьми ее, – вкрадчиво сказала женщина и протянула ей чашу.
         - Но… но я не могу уже кланяться,—смущенно проговорила девушка, – у меня болит голова.
         Высокая женщина снисходительно взглянула на нее и улыбнулась.
         - Тебе не придется кланяться. К чему эти средневековые дикости? Мне ничего не нужно от тебя взамен той жизни, которую я тебе даю. Или почти ничего. Но ты не пугайся, я попрошу тебя о сущем пустяке, о том, собственно, что для тебя не представляет никакой ценности.
         - Что же это? – удивленно спросила девушка.
         - Отдай мне свой стон.
         - Стон? – переспросила девушка, не веря собственным ушам.
         - Да, стон, – небрежным тоном ответила белая женщина, – зачем он тебе? Кому вообще он нужен? Разве кто-нибудь захочет по доброй воле стонать? Тем более, взамен я даю все, что только может пригрезиться тебе в самых несбыточных снах.
         Девушка стояла неподвижно и о чем-то напряженно думала. Белая женщина заметила эту нерешительность и заговорила:
         - Ты в раздумьях? Неужели ты так дорожишь своим стоном? Ты что же, любишь стонать? – с насмешкой в голосе сказала она.
         - Н…нет, – ответила девушка.
         - Это хорошо, значит ты в своем уме. Послушай свое сердце, девочка, оно скажет тебе правду о том, что ты хочешь. Всмотрись в это волшебное снадобье, взгляни в его глубины, как в зеркало, и ты увидишь в нем всю правду: ты увидишь себя счастливой, веселой, окруженной любимыми тебе людьми до конца дней своих. Не этого ли ты хочешь?
         - Да, но зачем все-таки вам понадобился стон? – все так же задумчиво спросила девушка.
         - Не все ли тебе равно зачем? Впрочем, я скажу тебе, если хочешь. Он мне нужен для коллекции. Я коллекционирую все, что доставляет людям беды и неудобства в этом мире. Я освобождаю их от того, от чего они и сами хотят избавиться: от стенаний, от ожидания, от плача, от неудовлетворенности, от жажды и от многого другого. Я, если хочешь знать, мечтаю открыть музей, в котором будет выставляться все то, что когда-то приносило людям печаль и горе. С тем только исключением, что теперь все это будет наглухо закрыто в водо-и- воздухонепроницамые баночки, и люди напрочь позабудут то, что прежде приносило им столько несчастий. Ну что? Решилась?
         Девушка не ответила; она неподвижно смотрела на чашу, в которой переливалось и искрилось что-то с виду напоминавшее шампанское красного цвета, и вдруг перед глазами ее поплыли картины, замелькали образы и послышались чьи-то голоса. «Бери, бери, не медли, сейчас или никогда», – твердили они ей, и она, не в силах противостоять их настойчивому зову, протянув руки вперед, зашагала навстречу чаше. Взяв ее, она стала пристально смотреть в ее глубины. Там она увидела себя танцующей в яркой праздничной одежде на борту океанского лайнера под звуки зажигательной музыки. Но в следующее мгновение она обратила внимание на свое лицо и ужаснулась. Оно было старым и безобразным, как лицо столетней женщины. Глаза были пусты и покрыты пеленой дурмана. Старуха смотрела из недр чаши на девушку, а затем поднесла к губам точно такую же чашу, как держала она. Опустошив ее одним глотком, она закрыла лицо руками и пустилась в безудержный, бешеный пляс. А когда она открыла лицо, оно стало не просто безобразным, но страшным. Увидев его, девушка пошатнулась и…выронила чашу из рук.
         - Что случилось? – нахмурившись, спросила белая женщина. – Что ты там увидела?
         В это мгновение из-за угла дома вышел высокий человек, держа в протянутых руках высокую чашу. Белая женщина вздрогнула и отступила на шаг. Незнакомец подошел к девушке и протянул ей чашу.
         - Что это, – спросила она и взглянула внутрь чаши. Там было налито что-то красное, но жидкости было очень мало, почти одна капля.
         - Это стон, – произнес незнакомец, – стон, который приносит сладость.
         - Стон! Ха-ха-ха, – презрительно фыркнула женщина в белом, – неужели ты променяешь полную чашу на стоны и всхлипы? Будь разумной, девочка, ты ведь знаешь, что я не лгу. Я действительно дам тебе то, что ты хочешь.
         При этих словах глаза девушки снова заволокло пеленой, и она, плотно зажав губы, пошла в сторону белой женщины, которая протягивала ей другую такую же чашу, взамен разлитой. Незнакомец посмотрел на небо. Тучи рассеялись, небо прояснилось и засияло мириадами ярких созвездий. Он улыбнулся. В этот момент девушка почему-то остановилась, не дойдя до чаши двух шагов, и, как бы очнувшись от наваждения, в удивлении подняла глаза к небу. Оно было великолепно, сказочно красиво. Таким небо бывает чрезвычайно редко, возможно раз в жизни. На темном черном фоне серебристыми россыпями сияли огромные звезды. На востоке, над самым горизонтом, висела полная Луна. Картина была столь завораживающей, что у девушки перехватило дыхание. Она стояла, задрав голову и замерев от восторга, в одно мгновение позабыв о чаше и о белой женщине, стоявшей в двух шагах. Вдруг из глаз ее полились слезы.
         - Как красиво, – восхитилась она.
         - Может быть, – угрюмо проговорила женщина в белом, – но ты ведь этого никогда не получишь.
         - Я хочу окунуться в эту красоту, раствориться в ней, – призналась девушка.
         - Но это тебе не под силу, и ты хорошо об этом знаешь. Ты повздыхаешь, поплачешь и вернешься к своей пустоте. А потом придешь ко мне.
         Девушка в отчаянии повернулась к незнакомцу.
         - Это правда? – дрожащим голосом спросила она. – Правда, что наступит завтра, и небо опять станет мертвым?
         Незнакомец смотрел на нее тихим, спокойным взглядом.
         - Смотри, – сказал он и обвел рукой небо, – все это капля, но если ты выпьешь эту каплю, она наполнит тебя тем, чем тебе лишь предстоит наполниться. Она даст тебе все, что ты получишь лишь тогда, когда на небе взойдет новое Солнце. В этой капле вкус, запах и цвет того, чем тебе предстоит стать. Я дам тебе каплю из того океана, в котором тебе предстоит купаться. Выпей ее.
         Девушка взяла из рук его чашу и выпила каплю красной жидкости. Когда она подняла глаза, рядом не было ни белой женщины, ни незнакомца. И только чей-то знакомый голос пел в ее сердце тихую песню. Слушая ее, она смеялась и плакала, ей хотелось бежать, прыгать, кружиться. Звезды на небе стали мерно раскачиваться в такт небесной музыке. Ей вдруг почудилось, что музыка эта льется откуда-то из далекого детства, и что все вокруг зовет и манит ее в неведомые дали. Она вспомнила, как в детстве мечтала попасть в волшебную страну и встретить настоящую фею. Теперь ее пронзило такое же, как в детстве, чувство, что вокруг нее притаились феи и гномы, и что они вот-вот высунут свои головки из цветочных бутонов и станут звать ее с собой в далекое волшебное путешествие.
         Одновременно с этим она ощутила в груди необыкновенное томление и тоску, которые все усиливались по мере того, как сердце ее переполняло присутствие сказки. Ей стало нестерпимо жаль, что всю эту красоту она видит только снаружи и не может проникнуть в ее сверкающие недра. В глазах ее появились слезы, а из груди вырвался стон. Но удивительно, вместе со стоном и тоской она ощутила прилив невыразимой радости и покоя, как если бы точно, наверняка, знала, что все это не только грядет к ней когда-то, но и уже пришло сейчас.
        
         ***
         От своего полусна она очнулась только тогда, когда оказалась за городскими воротами. Тут она увидела людей, идущих с факелами по направлению к одинокой горе.
         - Куда вы? – спросила она.
         - Царь вернулся, – ответили ей несколько восторженных голосов. – Наконец-то, дождались.
         Она двинулась вслед за ними и вскоре очутилась на вершине невысокого холма, где собралось несколько десятков человек. Все наперебой рассказывали друг другу, где и при каких обстоятельствах они видели царя. Всем он велел собраться на вершине одинокой горы.
         - Наконец-то, все наши желания исполнятся, – сказал какой-то невысокий старичок.
         - Что же теперь будет? – спрашивали другие.
         - Как что? Он собрал нас здесь как освободительное войско и поведет нас обратно в город, чтобы мы разрушили статую Конкуписенции! – с воодушевлением сказал молодой парень.
         - Да нет же, он просто будет сам исполнять все наши желания, вместо Конкуписенции, – ответили ему несколько голосов. Он ведь пришел для того, чтобы все стало как прежде, до прихода Конкуписенции.
         - Но ведь до прихода Консуписенции желания наши не исполнялись, – возразили ему самые старые горожане.
         - Нет, они исполнялись, но только…как-то странно.
         В этот момент все как один замолчали и посмотрели на небо. Оттуда на землю спускалось широкое полотно, наполненное всякого рода яствами и напитками. Распространявшийся от них запах был настолько приятным, что все люди, собравшиеся на горе, почувствовали себя ужасно голодными. Когда полотно опустилось на землю, все в изумлении воззрились на его содержимое. Чего там только не было. И рыба, и птица, и мясо, и фрукты, и вино, и молоко, и мед. Люди ринулись было к столу, но вдруг до них донесся голос: «Только один кусок, только один глоток».
         Люди замерли от удивления и досады и стали переглядываться, недоумевая, что бы это все значило. Но через минуту голод взял верх, и они опустились на землю у покрывала. Каждый взял себе то, на что смотрели его глаза. Откусив один кусок и отпив один глоток, каждый из собравшихся на одинокой горе понял, он в жизни не пробовал ничего подобного. Еда и напитки были так хороши, что как будто их сделали специально для того, чтобы люди ели их без остановки. Некоторые заколебались, брать или не брать второй кусок, а другие – протянули руки и взяли себе столько, сколько хотели. Когда они начали все это поедать, рядом с ними появилась белая женщина и с лукавой улыбкой стала подбадривать и поощрять их. Но вдруг те, кто не взял второго куска и не отпил второго глотка, увидели, что еда в тарелках у тех, кто взял, превратилась в отвратительных червей, а вино – в болотную воду. Те, однако, ничуть не заметили перемены и продолжали набивать рот до отказа всякой мерзостью. Белая женщина с видом триумфатора пустилась в пляс. Вслед за ней, приплясывая, устремились те, кто взял второй кусок.
         - Вперед, за мной, – зазывала она их, – я дам вам еще и еще и еще.
         Они послушно следовали за ней, и с каждым шагом становились все старее и дряхлее, пока, наконец, не падали замертво, один за другим.
         Те, кто не взял второго куска, боролись с сильным искушением снова наброситься на еду, ибо вкус пищи был настолько волшебным, что казалось, будто он несет с собой не только физическое, но и духовное наслаждение, счастье.
         - Что же это? – спросил судья. – Если съесть еще кусок, радость обратится в мерзость, а жизнь в смерть? Но если сдержаться и не съесть, то зачем тогда вообще пробовать?
         В этот момент на вершину холма взошла девушка необыкновенной красоты и начала танцевать перед всеми собравшимися. Люди, позабыв о диковинных яствах, с изумлением и восторгом устремили взгляды на танцовщицу. Казалось, она не танцевала, а парила над землей, подобно легкой тени, зыбкому облачку, то появляясь, то исчезая в серебряном свете луны. Зачарованные этим волшебным зрелищем, некоторые начали подходить ближе к танцующей фее, как вдруг, совсем рядом, раздался голос белой женщины:
         - Идите за ней, она приведет вас в страну счастья и забвения. Смотрите, смотрите на нее, есть ли хоть что-нибудь в этом мире прекрасней и желанней.
         После этих слов танцующая девушка начала спускаться с горы, и за ней последовало еще двое-трое человек. Оставшиеся на вершине с великим страданием и недоумением взирали на удаляющуюся процессию, ибо видели, что постепенно все уходившие сами превращались в тени, призраки, в пар, а затем исчезали.
         - Что же это? – воскликнул судья. Если возжелать самого прекрасного на земле и отдаться этому целиком и полностью, то ты превратишься в ничто, в призрак, в тень? Но ведь если прекрасное открыто нам лишь на короткое мгновение, а потом мы его теряем, то зачем тогда вообще смотреть?
         - Смотрите, – вдруг сказал кто-то, – указав рукой на восток. Все обернулись. Наступало утро. Восточное небо светлело с каждой минутой, освобождая от оков мрака то одну, то другую горную вершину. Постепенно в его свете синие склоны, укутанные сизым туманом, одевались в яркие краски дня. Вот уже открылись взору зеленые, усыпанные пестрыми цветами, поляны. Небо вспыхнуло пожаром новой зари, и из-за покатой горы, похожей на профиль спящего великана, показался край солнечного диска. Вокруг стояла полная тишина. Все, находившиеся на вершине одинокой горы, застыли в немом изумлении, ибо взору их открылось поистине великолепное зрелище. Казалось, пейзаж был не настоящий, а нарисованный, более того, было такое ощущение, будто невидимый художник, полный таинственного вдохновения, водил кисточкой прямо сейчас, в эту минуту. Солнечный свет очертил размазанные контуры облаков, пробежался огненной искрой по самым верхушкам сосен, и коснулся первыми лучами тепла озябшей и влажной земли. В воздухе стоял терпкий запах трав и аромат полевых цветов. Где-то вдалеке закричала цапля.
         Все, кто был на вершине горы, почувствовали, как будто они попали в дивный сон, вступили на порог сказки, как будто до сих пор они лишь мечтали о чем-то далеком, красивом и таинственном, а теперь собственными глазами увидели то, о чем так тосковало их сердце. Им захотелось расправить руки, словно крылья, и прыгнуть вниз в таинственную бездну и стать частью этой картины.
         - Поклонимся же Матери Природе, великой художнице, дарующей нам, и жизнь и радость, – вдруг сказал чей-то голос.
         Все оглянулись. Рядом стояла белая женщина и указывала рукой на волнующий пейзаж.
         - Пребудем в объятиях ее таинственной любви и наполнимся созидающей энергией вдохновения.
         Голос ее звучал так убедительно и так призывно, что некоторые не удержались и уже готовы были склониться перед открывшимся их взору великолепием, как вдруг судья воскликнул:
         - Стойте, не делайте этого, я понял. Нельзя склоняться ни перед Природой, ни перед Наслаждением, ни перед Красотой. Кто поклонится Наслаждению, тот наполнится червями, кто поклонится Красоте, тот будет развеян по ветру, а кто преклонит главу перед Природой, тот… впустит в себя тьму. Царь здесь. Он учит нас. Слышите его голос? Он говорит: все это только тени, зыбкие очертания того, что грядет, так не гоняйтесь же за тенями, а вспомните, глядя на них, то, для чего вы были созданы, и чего хотите. Они – лишь искры от настоящего Костра; ими не согреешься. Но они разожгут в нас желание истинного Костра, и одновременно дадут почувствовать, хоть и слегка, отдаленно, его теплоту и свет. Все это – лишь отзвуки мелодии, которую мы так хотим услышать. Одних отзвуков не достаточно, чтобы сложилась песня, но они напомнят нам о ней и поселят в наши души жажду услышать ее целиком.
         Судья умолк, и в это мгновение, откуда-то снизу послышалась знакомая песня. Непонятно как, но все узнали ее: эта была та самая песня, которую повелел им петь царь прежде, чем отправиться в дальнюю страну. Посмотрев вниз, к подножью холма они никого не увидели, но зато отчетливо слышали звуки песни, слова которой, увы, передать невозможно. Всем сразу стало понятно, что они должны спуститься с горы и следовать за песней. Они шли друг за другом, молчаливой процессией, как бы совершая всем знакомый ритуал. Песня звучала все отчетливей, и постепенно они начали улавливать ее гармонию, повторы и тональность; она вошла в сердца, и они, в конце концов, стали ей подпевать. Просыпавшиеся в лесу птицы, услышав звуки знакомой мелодии, добавили к ней свои трели, а деревья радостно зашумели листвой и закачали кронами.
         Музыка вела их обратно к воротам города, но никто не удивлялся этому обстоятельству – все знали, что Конкуписенция побеждена, и хотя на городской площади все еще стоит ее статуя, колдунья уже не имеет над ними власти. Власть ее сокрушена стоном тех, кто согласился стенать и ждать в терпении. Она уже не может заставить нас принять тень за реальность, запах еды – за пир. Она бессильна, потому что мы еще слабы. Она не заставит нас остановиться, потому что мы все еще ждем. Мы не станем пить из ее чаши, ибо одна капля стона дает нам несравненно больше, чем все сокровища мира.
        
         ***
         Городской страж, заслышав звуки необычной мелодии, взобрался по лестнице на стену и прислушался к звукам, доносившимся откуда-то из леса. Он долго всматривался вдаль, однако ему не удалось разглядеть ни одной живой души. В этот момент из городских ворот вышел уже знакомый ему путник с котомкой за спиной.
         - Ну что, – крикнул ему сверху страж – сбылись ваши желания?
         Путник поднял голову и сказал с улыбкой:
         - Вполне.
         - Я же говорил, что в этом городе исполняются все желания, – с достоинством проговорил страж, а путник зашагал по извилистой дорожке, ведущей на Восток. Пройдя несколько шагов, он остановился и, оглянувшись, испытующе посмотрел на стража. Потом развернулся и снова зашагал по дорожке.
         Страж еще долго смотрел ему вслед, не замечая, как из глаз его льются слезы. Он утирал их платком до тех пор, пока часы на городской площади не пробили девять ударов, и он не очнулся от своего полузабытья.
         - Все это, конечно, хорошо и красиво, но только жить-то надо здесь и сейчас, – мрачно пробурчал он себе под нос, затем спустился со стены и снова застучал своим молотком.

Жил да был Майкрософт

         Жил да был Майкрософт. И что ни день то обновлялся. Обновится, бывало, исправитстарые ошибки и радуется – ждет следующего обновления. А пока ждет – новых ошибок наделает. Так и жил. Только как-то раз пришла ему в голову мысль: «Как
же так? Все вокруг стареют и мудреют. А я почему-то обновляюсь. Может, тупею? Не хочу обновляться. Хочу как все, стареть и мудреть». И вот на следующий день компьютеры вместо обновления получили устарение. Цвета интерфейса поблекли, кнопки задрожали, а выпадающее меню окончательно выпало.
         - Фии, – брезгливо морщились пользователи. – Да кому он теперь такой нужен, некрасивый.
         А Майкрософт всё старел и радовался. Чему? Да, работать он стал медленней, но зато наконец-то стал делать меньше ошибок.

Жила-была звезда

         Жила-была на небе звезда по имени Малютка. Малюткой звали ее потому, что она была белым карликом – горячей, но небольшой звездой. И была у Малютки подруга, желтая звезда, которая была старше и побольше ее размером. Они жили
рядом на небе и частенько болтали друг с другом.
Как-то раз пришла Малютка в гости к соседке.
         - Привет, подруга, – крикнула она еще издалека, – ты сегодня вся светишься! А как сияет Млечный путь, не то, что наше захолустное созвездие. Послушай, я вчера подумала, почему бы нам с тобой не отправиться в путешествие. Вселенная такая большая, а мы с тобой прилипли к одному месту, да все вертимся, как ненормальные. Недавно пролетали мимо две кометы, так они мне такого порассказали, что я рот раскрыла от удивления.
         - Я бы рада, – с улыбкой ответила желтая подруга, – да не могу. Ты же знаешь, вокруг меня вращается планета. Она очень маленькая, никто кроме меня ее не замечает, но мне она нравится. На ней ничего нет, кроме цветов, но если я улечу, то не смогу им светить и они погибнут.
         - Из-за них ты света белого не видишь, – недовольно пробурчала Малютка. – Нет, меня всегда притягивало все большое, огромное. Видишь вон ту звезду. Это красный гигант. У меня просто дух захватывает, когда я на него смотрю. Он такой огромный, и весь сияет.
         - Все гиганты сияют, – заметила желтая звезда, – но они почти не дают тепла. Вокруг них мало жизни. - Зато как они притягательны! Никто не может пролететь мимо, чтобы не почувствовать на себе хоть на секунду их притяжение. Я хочу увидеть, как велик этот мир, повращаться вокруг гигантов, почувствовать, как у меня захватывает дух от вселенских просторов. Тебе хорошо, ты не карликовая звезда, а у меня что за размеры? Кометам на смех.
         - Зато ты излучаешь много тепла, гораздо больше, чем красные гиганты.
         Малютка задумалась на минуту, но потом тихо ответила:
         - Что проку от этого тепла, если тебя никто не замечает… Решено, я отправляюсь в галактику №435794. Там живет моя бабушка. Я просто уверена, что где-то меня ждет настоящая жизнь. По крайней мере, здесь нет ничего, кроме бесконечной беготни вокруг центра галактики, которого к тому же не видно.
         И она отправилась в путь. Взглянув напоследок на соседние звезды, она на мгновение почувствовала на себе их притяжение. Они как будто тянули ее назад, светя ей вослед грустными лучами. Но она сделала решительный рывок и, вырвавшись из их цепких объятий, плавно заскользила по темным просторам неба.
         - Ах как хорошо, какая свобода… Я никогда раньше не сходила с орбиты, а здесь так свободно, так плавно двигаться, и все время открываются новые виды. Вот – Водолей, а теперь видны Близнецы, а что это так сверкает? Да ведь Альфа Центавра! Никто из нашей галактики не видел ее так близко! Подойду поближе, – подумала она, и скоро вошла в зону гравитации яркой звездной системы.
         - Здравствуйте, – крикнула она по привычке издалека, но ее крик, отразившись от гигантов, рассыпался в безбрежном океане тьмы, в которой тихо и величественно плыли три звездных диска.
         - Я не могла пролететь мимо, вы так притягательны, – начала Малютка, но никто ей не ответил. Ригель, Бунгула и Толиман были заняты самими собой и не слышали ровным счетом ничего.
         - Они тебя не заметят, – вдруг раздался чей-то голос совсем рядом. – К ним часто притягивает малышей, вроде тебя, но большие звезды слишком заняты, чтобы отвечать. Я – Проксима, красный карлик, я живу с ними и знаю про них все.
         - Привет, Проксима, а чем же они заняты?
         - Альфа Центавра самая наблюдаемая звездная система во Вселенной. На нее направлено огромное количество телескопов. Люди смотрят на звезды, любуются ими вот уже много веков. Это – настоящие звезды. О них пишут книги, снимают фильмы, слагают легенды. При такой жизни, стоит хоть на секунду отвлечься, и про тебя забудут; внимание людей переключится на что-то другое. Вон сколько на небе претендентов!
         - А как же ты, – поинтересовалась Малютка, – на тебя тоже смотрят?
         - Я слишком мал. Мое неяркое свечение сливается со светом остальных звезд, и меня не принято называть по имени; для них я просто часть Альфа Центавры.
         - Но я думала, что здесь так интересно, когда смотрела на вашу систему из дома. Как же ты живешь, если тебя не замечают?
         - С Земли меня видно только в самую темную ночь, но однажды я слышал от пролетавшей мимо кометы, что на Земле было пророчество, что у одного человека потомков будет как звезд на небе. Я знаю его, потому что я был в небе в ту самую ночь, когда он долго смотрел на звезды. С тех пор этот человек часто смотрел на меня, и я, чтобы подать ему знак, время от времени излучал вспышки, чтобы он мог меня лучше разглядеть. Когда он видел меня, он как будто веселел, мой вид почему-то его вдохновлял. Я до сих пор время от времени излучаю вспышки – вдруг мой вид снова кого-то вдохновит?
         - А если нет? – задумчиво протянула Малютка. – Так и будешь вспыхивать всю жизнь, пока не угаснешь?
         - Все мы или взорвемся, или угаснем, – ответил Проксима, – но будет ли от этого прок?
         ***
         Попрощавшись с Проксимой, Малютка отправилась дальше бороздить просторы Вселенной и через какое-то время наткнулась на пояс астероидов. Ей пришлось затормозить, так как путь ей преградил плотный поток космических глыб.
         - Эй вы, – крикнула она приветственно, – откуда летите, что видели?
         - Мы – остатки взорвавшейся планеты.
         - От чего же она взорвалась?
         - От злости. Было это давно, но ее злость передалась нам и до сих пор гонит нас по просторам космоса, и мы то и дело сшибаем кого-нибудь на пути.
         - А вы не пробовали остановиться?
         - Чем дольше держишь в тебе злость, тем сложнее остановиться, – послышалось в ответ.
         - Вам нужно в кого-то врезаться, – предложила Малютка, – выплеснуть свою злость, и сразу станет легче.
         - Пробовали. Врезались как-то раз в рог Козерога, думали полегчает, а стало только хуже. Козерога это не колышет, а мы разбились на мелкие астероидные кусочки и стали еще злее. А как на нас посмотрела Дева, лучше и не вспоминать.
         - Да, дела, – посочувствовала Малютка, – вам бы направить злость в мирное русло.
         - Научи, сестрица, как, век тебя не забудем.
         - Пока не знаю, но если что, подскажу, – ответила Малютка и, дождавшись просвета между двумя зазевавшимися глыбами, юркнула на другую сторону и продолжила свой путь.
         ***
         - А это еще что такое? – вслух сказала Малютка, пролетая мимо голубой планеты. Прямо на нее летела какая-то железяка жутко покореженного вида.
         - Я космический мусор, – ответила железяка.
         - Что?
         Она не могла поверить своим глазам. Все, что она до сих пор видела в космосе, поражало ее красотой, а это нечто выглядело просто гадко.
         - Откуда ты взялось?
         - Когда-то я был частью большой летающей железяки, которую сделали вон на той планете. Но со временем я пришел в негодность и от меня избавились. Я летающие останки той железяки. Нас тут много. Земляне время от времени принимают нас за спутники и даже нами восхищаются. Представь себе.
         - Я думала восхищаться можно только чем-то красивым.
         - Глупости. Если хочешь знать, на Альфу Центавра обращают внимание лишь 0,2 % землян, а о космическом мусоре говорят до 10% землян. И вообще, чаще всего люди восхищаются мусором. Его производят, складируют, покупают, дарят и даже отправляют в космос. Не жизнь, а песня.
         - Ты меня совсем не восхищаешь, – отвернулась Малютка.
         – Ты еще маленькая; вот вырастешь, узнаешь цену вещей.
         - А вообще, если хочешь ощутить адреналин, рекомендую держать курс на Кассиопею, – посоветовал мусор с едкой ухмылкой. Там… а, впрочем, сама увидишь.
         ***
         - Вот бы увидеть что-то по-настоящему грандиозное, величественное, и такое притягательное, чтобы дух захватило, – размышляла звезда, и, вспоминая про адреналин, плыла в сторону Кассиопеи.
         - Тебе, наверное, хочется, увидеть меня, – тихо промурлыкал чей-то голос. Малютка остановилась, оглянулась, но никого не увидела.
         - Ты кто? – спросила она, озираясь по сторонам.
         - Я – самый притягательный во Вселенной объект.
         - Но я тебя даже не вижу, – удивилась Малютка.
         - Подойди поближе, и ты почувствуешь, как я неотразима и притягательна, – зазвучал бархатный голос.
         - Но где я? – спросила Малютка и, сама того не замечая, начала медленно двигаться вперед. Ты достигла горизонта событий. Стоит пересечь незримую линию, и время остановится. Здесь останавливается все, и даже время не может покинуть моих берегов, потому что я так притягательна. Ты меня не видишь, потому что излучаемый тобой свет притягивается ко мне так сильно, что не может вернуться и остается со мной навсегда. Я – то, о чем ты мечтала всю жизнь.
         Малютка чувствовала, что ее начинает захватывать все больше и больше. И хотя она ничего не видела, она одновременно ощущала любопытство и гнетущее беспокойство. Вдруг она увидела, как чуть поодаль в том же направлении мчится маленькая комета, а за ней на некотором расстоянии летит еще одна комета, побольше.
         - Доченька, я догоню тебя, сопротивляйся изо всех сил, не дай ей тебя заглотить, – кричала комета побольше. – Я догоню тебя, и вместе мы вырвемся. Увидев Малютку, мать закричала ей:
         - Уходи, пока еще можешь, пока Черная дыра не засосала тебя за горизонт событий!
         - Черная дыра! Малютка вся сжалась. Она чувствовала, что уже почти не может себя контролировать, что ее тянет вперед с непреодолимой силой.
         - Что же делать? Бедняжка комета. У меня еще есть шанс, а ее дела плохи. Мать ее уже не догонит.
         Горловина Черной дыры открывалась, и роковая минута становилась все ближе.
         - Что делать?
         Вдруг Малютка вспомнила то, что с детства знают все звезды. Если к ее массе добавить массу какого-нибудь спутника, то это может вызвать взрыв – она взорвется и взрывной волной выбросит комету за пределы притяжения. Но чью же массу прибавить? Вокруг никого.
         - Эй! – закричала она. Кто-нибудь! Срочно нужна лишняя масса!
         Вдруг вдалеке что-то мелькнуло, и показались знакомые полосы астероидных потоков.
         - Это астероиды! – обрадовалась Малютка. Они меня услышали! – Скорей, друзья, сюда!
         - Возьми нашу массу, – крикнули они, – ты права, энергию нужно использовать в мирных целях.
         В следующую минуту к ней подлетело несколько каменных глыб. Малютка заключила их в свои горячие объятия и почувствовала, как тепло разносится по ней огненными потоками. Через мгновение космос озарился грандиозным взрывом…
         ***
         - Что это? Что со мной происходит? Малютка не могла понять, но чувствовала, что ее подхватили какие-то космические ветры и потащили за собой, взбивая клубы звездного вещества. Ей показалось, что она превращается в облако, что облако это кружится, вращается, как юла, под действием какой-то неведомой силы. И вот уже ветер собрал звездную пыль в единое целое и начал вылепливать какие-то формы.
         - Ой, щекотно, – хихикнула Малютка, – но труженик-ветер ничего не ответил, уверенно продолжая свое дело.
         Малютка тихо плыла по звездному океану. Казалось, время остановилось. Над ней раскинулся сверкающий полог Млечного пути, слева помахала рукой туманность Ориона, а Проксима озарился серией вспышек, когда увидел проплывавшее мимо него облако светящейся пыли.
         - Малютка, неужели это ты? – раздался вдруг чей-то знакомый голос. Малютка оглянулась и обомлела. Перед ней была ее лучшая подруга, желтая звезда.
         - Да, это я, но что со мной?
         - Ты взорвалась. Это редко бывает с белыми карликами, но ты – исключение. Теперь ты превратилась в новую планету, и космический ветер принес тебя в зону моего притяжения. Ты стала моим спутником, и теперь будешь вращаться вокруг меня. Не возражаешь?
         - Ах как я рада тебя видеть, подружка! – воскликнула Малютка, и они крепко обнялись. У меня такое чувство, что я вернулась домой. Но будет ли от меня прок?
         - Не знаю, – улыбнулась желтая звезда, – но мне все равно. Смотри.
         Малютка посмотрела на свою поверхность и не поверила глазам. В теплом свете желтой звезды вся ее поверхность покрылась пестрым ковром из ярких пахучих цветов.
         - Мне все равно, есть ли от тебя прок. Ты мне просто нравишься.

Колючка и Кузнечик

        Недавно я прогуливался вдоль берега реки и увидел, как расцвели несколько кустов репейника. Зачарованный этим чудесным превращением, я подошел поближе и стал
пристально рассматривать одну из расцветших колючек. Она, по-видимому, была польщена моим вниманием и рассказала мне, вкратце, старую легенду о том, как и почему колючки репейника превращаются в прекрасные темно-малиновые цветы. Эту самую легенду я и хочу вам рассказать:
        Жила-была на свете колючка, и звали ее Скарлет. Росла она на ветке репейника, неподалеку от реки, и была такой колючей, что все, кто подходил или подлетал к ней, касались ее колючек и с ужасом отскакивали в сторону. Только другие колючки, которые росли на той же ветке, и которым некуда было деваться, всегда были рядом. Когда над поляной пробегал легкий ветерок, куст репейника начинал покачиваться из стороны в сторону и, конечно, колючки налетали друг на друга и кололись нещадно, крича и ругаясь: «Куда тебя несет! Не видишь, что я тут стою?!» И так далее. После таких колючих разговоров они надолго замолкали и не хотели друг с другом общаться. Понятно, что каждая колючка чувствовала себя одиноко и не хотела иметь ничего общего с другими колючками.
         Иногда колючки срывали дети и бросались ими друг в друга. Колючки быстро прилипали к их одежде и, уцепившись за людей, держали их в своих объятьях до тех пор, пока те их силой не отдирали и не выбрасывали – колючкам страшно хотелось к кому-нибудь прилепиться. Но, увы, долго ими никто не интересовался. Кому понравится, чтобы на тебе кто-то висел и…кололся.
         Так и жила колючка Скарлет долгое время, пока, наконец, не пришла к выводу, что никто ее не любит. Даже дерево, в тени которого она росла, казалось ей высоким и враждебным. Оно закрывало собой солнце, и колючка всегда находилась в его тени, наслаждаясь лишь случайными прикосновениями ласковых солнечных лучей, которые время от времени просачивались сквозь его плотную листву. Когда к ней подлетал воробей, и смотрел, как умело она ловит мух – те прилипали к ее липкой поверхности, и им приходилось оставаться с нею навсегда – она искоса поглядывала на него, и думала: «Вот сейчас посидит немного, а потом налетит ветерок, качнет меня в его сторону, я коснусь его иголками, и он улетит навсегда». Ну вот, что я говорила…
         Но однажды утром колючка проснулась оттого, что услышала где-то очень близко стрекотание кузнечика. Он сидел на высоком стебле полыни и с восхищением смотрел на ее красивые темно-малиновые волосы. Иголочки на самой макушке репейника почти всегда окрашены в темно-малиновый цвет – если вы не знали. Кузнечик стрекотал песню о том, как ему понравились эти волосы, и, увидев, что колючка проснулась, он сказал:
         - Простите, пожалуйста, можно я посижу рядом и полюбуюсь вашей красотой?
         - Ну посидите, – сказала колючка, – только я не уверена, что я так уж красива, и что вас надолго хватит.
         - Почему же?
         - Все, кто приближается ко мне, говорят, что я слишком колючая, и уходят.
         - Я не уйду, – сказал кузнечик. И остался.
         Так прошло несколько дней, пока погода не испортилась, и не поднялся сильный ветер. Колючка ничего не могла с собой поделать. Куда бы она ни отклонялась, ветер упрямо бросал ее прямо на кузнечика, и она колола его своими иголками.
         - Ай, больно, – кричал кузнечик, – и колючка отвечала: - Я же тебе говорила, я колючая. Чуть меня качнет, как я начинаю колоться. И ничего не могу с собой поделать. Это ветер виноват. Если бы он не дул, я никогда бы тебя не колола.
         - А почему бы тебе не втягивать колючки, когда ты прикасаешься ко мне? Ведь репейник колется, только если к нему сильно прижмешься. А если не сильно, то почти не колется.
         - Тебе меня не понять, – ответила колючка. Когда ветер бросает меня из стороны в сторону, я очень боюсь оторваться и упасть на землю, и от страха растопыриваю все колючки, и уж никак не могу их втянуть.
         «Сейчас ускачет», – подумала колючка, но кузнечик остался. На следующий день колючка проснулась рано, и оглянулась вокруг. Кузнечик сидел рядом на своем месте, и стрекотал новую песню о ее красивых темно-малиновых волосах. Песня была и грустной, и веселой одновременно, и колючка на несколько минут застыла в оцепенении, вслушиваясь в эту мелодию. Но когда кузнечик заметил, что она проснулась, она постаралась скрыть свое восхищение.
         - Тебе понравилась моя песня? - весело спросил он.
         - Ничего, – устало ответила колючка и нахмурилась. Грустно мне. Хочется солнца, тепла, дождя, а вместо этого живу я в тени какого-то вяза, солнца не вижу почти круглый год, а когда идет дождь, половину влаги забирают его корни, и я все время хочу пить. Где тут веселиться? Вот если бы я была кузнечиком, я бы тоже пела и веселилась все лето. А так…
         Кузнечик ничего не сказал, но только прыгнул куда-то в сторону, и очутился прямо перед корнями большого раскидистого вяза.
         - Простите, пожалуйста.
         - Что такое? удивился вяз, глядя себе под ноги, как бы не понимая, откуда идет голос.
         - Вы не могли бы отойти на пару шагов назад? Дело в том, что тут человек без солнца погибает. А если вы отойдете, то и ему солнца достанется.
         - Вот еще, – самодовольно ответил вяз. Ты что, не знаешь, что мы, деревья, никогда не переходим с места на место. Это вас, насекомых, вечно бросает из стороны в сторону. Все вы мечетесь, места найти себе не можете. А мы существа постоянные; прорастаем корнями так, что нас и с корнем не выдернешь. Так что извини.
         Кузнечик немного постоял, подумал, а потом быстро поскакал к реке. Там он набрал в рот побольше воды, развернулся и поскакал обратно, к колючке. Приблизившись к ней, он с радостным видом открыл рот, и вылил всю воду ей прямо на корни. Но когда он поднял глаза, то понял, что сделал что-то ужасное.
         - Ааааа! закричала колючка и побагровела от негодования. (Тут как раз и ветер поднялся). Что ты наделал?
         - А что? - удивился кузнечик. Я принес тебе воды.
         - Ты что не мог догадаться, что я такую воду не пью? – гневно проговорила колючка. Мне нужна только дождевая, высшего качества. А ты вылил на меня грязную воду из реки, да еще и выплюнул ее изо рта! Фу, какая гадость. Да как ты после этого можешь говорить, что я тебе есть до меня дело!
         Колючка сморщилась, и ветер начал раскачивать ее из стороны в сторону. Конечно же, она сильно уколола кузнечика, и тот скорчился от боли. «Сейчас ускачет, – подумала колючка, – ну и пусть. Больно он мне нужен. Но все-таки…».
         Следующие три дня они почти не разговаривали. «Почему он не уходит? – гадала колючка, – я бы уже давно ушла. Странный какой-то…». Время от времени она продолжала колоть кузнечика, потому что тот упрямо продолжал носить ей воду из реки и выплевывать ее изо рта на корни. Так же регулярно он обращался к старому вязу с просьбой отойти на пару шагов. Колючка в душе радовалась такой неотступности, но виду не подавала.
         Через месяц колючка заметно подросла. Ее корни получали больше влаги, чем обычно, да и солнце почему-то стало светить на нее чаще, наверное, потому, что вяз, увидев упорство кузнечика, решил, что лучше пойти ему навстречу – то есть, совсем даже наоборот: время от времени отходить на пару шагов назад, – чем постоянно выслушивать его вежливые, но докучные просьбы. Когда же на колючку попадало солнце, она возмущалась: «Ой как жарко. Я всегда раньше думала, что буду счастлива в солнечных лучах, но я ведь не знала, что они так жгутся!»
         - И почему ты не попросил вяза отойти только на один шаг? – недовольно спрашивала она кузнечика. Но кузнечик почему-то никогда не отвечал на ее простые вопросы прямо. Вместо этого он посмотрел куда-то в темно-синюю даль горизонта и загадочно проговорил:
         - Скоро закат…
         - Ты никогда не меня не слушаешь! Тебе просто нет до меня дела. Тебе на меня наплевать! – сказала она после того, как кузнечик вылил на нее очередную порцию речной воды.
         На берег реки налетел легкий ветерок, на востоке небо затянулось серыми тучами, и все предвещало скорую бурю. Кузнечик поежился, зная, что скорая буря предвещает ему. Временами ему становилось жутковато, но он чувствовал, что за всем этим что-то кроется, и внутренний голос говорил ему: «Не отступай». И он решил не отступать.
         - Знаешь, – внезапно сказала колючка и посмотрела кузнечику прямо в глаза, – я иногда думаю, и почему это ко мне пришел кузнечик. Разве кузнечик может принести счастье колючке? Почему я согласилась дружить с тобой? Да, конечно, ты очень верный, но ведь это не все, что мне нужно. Тебе, конечно, меня не понять. На тебя ветер так не влияет, как на меня. Тебе на него наплевать, как, впрочем, и на меня. Ты умеешь не колебаться и никого не колоть. А я – нет. Но уж ты меня прости: ты – вовсе не самый лучший на свете. И не воображай. Думаешь, мне нужна твоя верность? Да я всю жизнь прожила на одном месте, и света белого не видела. А ты прыгаешь, где захочешь, и стрекочешь со своими друзьями. Ты думаешь, что меня осчастливил своими ежедневными плевками, разговорами с вязом и утренними серенадами? Да если бы ты знал мою душу, и чего мне на самом деле нужно, ты бы иначе запел.
         И она отвернулась в сторону вся в слезах. Тем временем начиналась сильная гроза. Порывистый ветер раскачивал куст репейника из стороны в сторону, и кузнечику ничего не оставалось делать, как только сидеть рядом с колючкой и терпеливо принимать все ее уколы. Уходить он не хотел. Вдруг в небе прямо над ними сверкнула молния, и почти сразу же раздался оглушительный раскат грома. От страха и неожиданности колючка вздрогнула, раскинула своими шипами и…налетев на кузнечика, поранилась своим собственным шипом. С гневом и ненавистью посмотрела она на кузнечика.
         - От тебя одни неприятности. Уходи. Не нужен мне такой. Того и гляди, ветер сорвет меня с ветки, а ему и дела нет. Сидит и молчит. АААААА!
         Тут сверкнула еще одна молния, и послышался такой оглушительный хлопок, что колючка рухнула на кузнечика и вонзилась в него всеми своими шипами…
         Когда она пришла в себя, она увидела, что кузнечик держит ее на руках, что светит солнце, что ветер не сорвал ее с ветки, и что кузнечик все это время истекал собственной кровью, опасаясь отпустить ее и отдать на волю злым ветрам. В страхе она отпрянула от него, и тот, убедившись, что все в порядке, тихо соскользнул со своей травинки и…упал на землю. Из ран его все еще сочилась алая кровь. Колючка стояла в оцепенении. Она поняла, что кузнечик умирает, и вдруг с ее глаз как бы спала пелена, и она увидела, как он был ей дорог. «Что я наделала?» причитала она, и слезы струей полились из ее глаз. Одна из капель соскользнула с ее щеки, покатилась по стеблю и упала на кузнечика. В следующее мгновение кузнечик исчез, и на месте, где он лежал, начал расти красивый василек. Он вырос очень быстро, зацвел и начал источать прекрасный аромат, но колючке было уже не до него. Она плакала и плакала, пока слезы не закрыли ее глаза плотной пеленой, и она не заснула.
         В эту ночь ей приснился необычный сон. Ей снилось, что она научилась летать, как бабочка, и ей уже не обязательно было все время сидеть на одном месте. Все вокруг нее было голубым и зеленым, она порхала над изумрудной полянкой, пока вдруг не долетела до реки, из которой кузнечик носил ей воду. Взглянув вниз, на реку, она вдруг увидела в мутной воде свое отражение. Отражение заговорило с ней насмешливым тоном и сказало: «Эх ты, колючка... Потеряла такого друга. И все из-за своей вредности. Да кто после этого будет с тобой дружить?» В первую секунду колючке захотелось упасть на это отражение и больно уколоть его, но что-то внутри у нее изменилось, и она тихо сказала: «Да, я виновата». Как только она произнесла эти слова, она увидела, что ее отражение в воде тоже стало меняться, как будто кто-то провел по воде рукой и смыл с поверхности все, что было прежде. А когда вода разгладилась, колючка увидела, что на нее из реки смотрит какая-то красавица с прекрасными темно-малиновыми волосами. Вглядевшись в новое отражение, она вдруг поняла, что это она сама. Она потрогала свои волосы и застыла от изумления – вместо шипов и иголок ее голову украшали пушистые темно-малиновые пряди.
         Проснулась она оттого, что услышала во сне дивную мелодию, которая заставила ее забыть обо всем, что было с ней и во сне, и наяву. Она открыла глаза и ахнула: перед ней на открывшемся цветке василька сидел кузнечик, смотрел ей прямо в глаза и пел песню. Она посмотрелась в его глаза как в зеркало: в них отражалась все та же красавица с темно-малиновыми волосами.
         - Здравствуй, Скарлет, – сказал кузнечик и протянул ей белый камень…
         - Здравствуй, – ответила Скарлет, – и прикоснулась к нему своими мягкими, совсем не колючими прядями.

Лесная прогулка

          На зеленом холмике на самом краю леса сидели два серых мышонка и вглядывались в темную даль леса. Стоял теплый летний день, и хотя небо с утра было затянуто тучами, и крепчал ветерок, мышата, вдоволь наевшись пшеницы на дальних полях, уже были готовы нырнуть в лесные заросли и отправиться домой. Путь их лежал через лес. Встав на задние лапки и оглядевшись вокруг, чтобы убедиться в отсутствии врагов, они юркнули под бревно и вынырнули с другой его стороны.
        - Повезло нам сегодня с полем, – сказал крупный мышонок, – не то, что на прошлой неделе. Надо бы вернуться сюда снова, когда проголодаемся.
        - Успеть бы домой засветло, – с тревогой в голосе ответил второй.
        - Успеем. Это поле – просто удача. По дороге ни коршуна, ни лисицы, все тихо.
        - Хотя путь не близкий, оно того стоит, – продолжал крупный мышонок, и от удовольствия сиганул через небольшую ямку.
        Время от времени мышата все же останавливались, переводили дух и оглядывались по сторонам, изучая местность из-под какого-нибудь выпирающего корня. Ходить через лес им приходилось нечасто. Мыши в основном живут на полях и редко забредают в лесную глушь. Но иногда, когда становится особенно голодно, они отваживаются и на лесные прогулки в поисках пищи, но всегда ходят по двое, чтобы было не так страшно.
        - Наконец-то можно расслабиться, – с удовлетворением проговорил крупный мышонок, – после такой голодной весны у нас наконец есть запасы, и хватить их должно на всех наших сородичей. Они остановились на краю живописного оврага и, как будто сговорившись, растянулись на зеленой травке, прислушиваясь к убаюкивающему журчанию ручейка, протекавшего по дну оврага, и наблюдая за тем, как покачиваются на крепчавшем ветру сосновые кроны. Было тепло, до вечера оставалось еще часа три, и друзья решили немного передохнуть: на сытый желудок все равно бежать было трудно. Они перебросились еще парой слов и не заметили, как через несколько мгновений на них навалилась тяжелая дрема, а потом они заснули прямо под кустом дикой малины.
        Проснулись они оттого, что где-то совсем рядом раздался пронзительный визг. Вскочив, мышата, повинуясь инстинкту, рванулись было бежать, как вдруг увидели того, кто издавал этот вой. Рядом с кабаном рухнул огромный сук, сломанный внезапным порывом ветра. Бедняга сначала завизжал от неожиданности, а потом, сообразив, что он жив-здоров, припустил что было сил прочь с этого места. Заметив краем глаза мышат, он бросил, проносясь мимо:
        - Уходите из леса, поднимается буря.
        Мышата и сами видели, что ветер разыгрался не на шутку. Сосновый лес качался, скрипел, гудел, швырялся шишками и сыпал сухими палками.
        - Что делать? – испуганно пробормотал маленький мышонок.
        - Другого пути домой нет. Надо идти, – нетвердым голосом ответил старший брат. – Попробуем переждать бурю на поляне, куда побежал кабан.
        Они развернулись и изо всех сил припустили по направлению к поляне. Но там найти убежище им не удалось. Звери, напуганные шквальным ветром и падающими ветками, сбились в кучу на поляне, и среди них были не только кабаны и олени, но и лисы, куницы и даже кошка. Уловив запах мышей, одна лисица с отгрызенным ухом прыгнула прямо в их сторону, щелкнув огромной пастью. Мышата быстро юркнули в углубление между корней старой березы, пытаясь найти укрытие от когтистых лап чудовища, но углубление оказалось не таким уж глубоким. Лисица с остервенением скребла когтями землю, пытаясь достать мышат, а те от страха сжались в комок и забыли даже, что могли бы копать ход в противоположном направлении. Шли секунды, вход в углубление становился все шире. У мышат душа ушла в пятки. Они уже чувствовали на себе горячее дыхание хищника и в отчаянии прижимались друг к другу все крепче и крепче, как вдруг снаружи послышался глухой удар, раздался вой, а потом все стихло. Какое-то время мышата сидели неподвижно, не понимая, что все это значит. Наконец, старший предложил:
        - Пойду посмотрю, что там.
        - Нет, не оставляй меня, я не могу оставаться здесь один, – взмолился младший мышонок. Осторожно, стараясь не шуметь, они выползли из своего убежища, высунули нос наружу и застыли от неожиданности: лисица лежала прямо перед входом в их нору с переломанным хребтом, – ее прибило тяжелой сухой веткой. Не веря своим глазам, перепуганные мышата припустили что было сил обратно в лес, не останавливаясь и не оглядываясь.
        Тучи на западе окрасились в буро-оранжевые цвета. Ветер крепчал. Братья нашли ложбинку у невысокого холма и укрылись в ней, чтобы немного поразмыслить и придти в себя. Они понимали, что нужно во что бы то ни стало, добраться до дома засветло. Ночью в лесу без укрытия они непременно станут добычей какого-нибудь хищника. И зачем только они отправились на поиски этих пшеничных полей? Было голодно, ну и что? Никто ведь не умирал.
        - Теперь ничего не поделаешь, надо идти, – тихо сказал старший брат.
        - Я боюсь, а вдруг на меня упадет дерево? Видел, что стало с лисой?
        - У нас нет выбора. Если остаться в лесу, это верная смерть. Нам не пережить эту ночь.
        - Давай попробуем идти перебежками, – предложил младший брат, – вон до того пригорка, а там осмотримся.
        - Что ж, попробуем, – с надеждой в голосе ответил старший, и они, оглядевшись вокруг, пустились вперед.
        Перебежками они продвинулись довольно далеко, хотя временами им казалось, что это полное безумие: несколько раз обломленные ветром ветки падали прямо перед ними, а об одну из них старший мышонок даже поранил до крови нос. Наконец, братья, вконец измученные страхом и изнемогшие от долгого бега, упали на траву у треснувшей сосны.
        - Если бы мы тогда не заснули, – чуть ни плача заговорил младший брат, – были бы уже дома, грелись бы в норке на мягком клевере. Старший мышонок посмотрел на него, но ничего не ответил.
        - Что если мы не выберемся из этого проклятого леса? Да что это за жизнь такая? – продолжал младший брат, – только что голодное лето кое-как пережили. Ели одну траву. Все время только и делали, что прятались и искали еду. И вот, наконец, удача. И вот когда все вроде бы наладилось, на тебе, мы попадаем в самый центр урагана, нас чуть не сжирает лиса, и мы едва спасаемся от падающих веток. Почему все так? Что это? Судьба?
        - Тише, – вдруг скомандовал старший мышонок. Мышата напряглись и прислушались к звукам завывавшего ветра. К ним примешивались другие звуки, которые могли принадлежать только живому существу.
        - Быстрее, прячемся, – крикнул старший брат, – и мышата нырнули в заросли папоротника и черники. Через несколько мгновений в воздухе послышалось хлопанье крыльев. На березу опустилась большая белая сова и стала зловеще ухать и озираться по сторонам. Братья затаили дыхание. Совы чуют запах мышей издалека. Оставалось только надеяться, что при таком ветре их запах сдует в другом направлении. Иначе сова непременно их учует. Как будто услышав тревожные мысли мышат, сова соскользнула с раскачивавшейся на ветру ветки, опустилась на землю, сделала несколько шагов и остановилась прямо над листьями черники, под которыми прятались мышата. Братья затаили дыхание, сжались в комок и мысленно попрощались с жизнью. Сова не могла их не заметить. Но она почему-то медлила. Обойдя то место со всех сторон, сова вдруг принюхалась, остановилась, а потом, отодвинув клювом поросль черники, вытаращила глазищи прямо на младшего мышонка. Тот замер и не смел даже шелохнуться. В этот момент второй мышонок, повинуясь не то братскому инстинкту, не то внезапному порыву безумия, выскочил их своего укрытия, злобно зашипел на чудовище и запищал что было мочи:
        - А ну пошла прочь, гадина, не то я тебе всю морду исцарапаю, – и он угрожающе двинулся на врага.
        Оторвав взгляд с маленького мышонка, сова с удивлением вытаращилась на вторую мышь, издававшую столь яростный писк, а потом перевела взгляд на кусты, поводила головой туда-сюда, понюхала воздух, подпрыгнула, и, захлопав крыльями, улетела. Не веря своим глазам, мышата какое-то время молчали, а потом просто бросились друг другу в объятия. Они не понимали, что произошло, почему сова улетела, но в этот момент они и не могли ни о чем думать – лишь бы поскорее убежать из этого проклятого места. Они рванули через густую поросль папоротника, но в последний момент старший мышонок оглянулся, и ему показалось, что он увидел краем глаза мелькнувшие средь зарослей малины лосиные рога.

        ***

        - Почему она улетела? – пораженно спросил младший мышонок брата. – Это ты ее напугал?
        - Сомневаюсь, – дрожащим голосом ответил другой, – но мне показалось… показалось, – он прервался на секунду, – мне показалось, что я видел…
        - Что? Что ты видел?
        - Ты никого не заметил там, на том месте?
        - Нет, там никого, кроме нас, не было. Я уверен. Я все время оглядывался, когда прилетела эта… хотел посмотреть, куда бы сбежать.
        - Мне показалось, я видел лося, когда мы убегали. Где-то рядом, за кустами малины.
        - Лося? Я тоже оглянулся, когда мы бежали, но никого не заметил. Если там был лось минуту назад, наверное, он и сейчас там. Посмотрим?
        Братья побежали обратно, но, сколько они ни искали, они не нашли ни лося, ни его следов.
        - Может, просто показалось? – предположил маленький мышонок. Постояв несколько секунд, брат убежденно проговорил:
        - Нет, я почти уверен, что здесь был лось. Иначе кого могла испугаться сова? Не меня же?
        Не видя разгадки этой тайне, братья постояли немного, потом еще раз осмотрелись, но, ничего не обнаружив, не сговариваясь, побежали вперед. Двигались, как и раньше, перебежками, от дерева к дереву, от холмика к холмику, от оврага к оврагу. У старшего мышонка из носа сочилась кровь. На каждой остановке младший брат усердно зализывал его рану. Они не могли сказать, сколько прошло времени, но им показалось, что шквальный ветер как будто начал утихать, и у измученных братьев появилась надежда.
        - Интересно, есть ли такое место на земле, где все было бы хорошо? – вдруг спросил младший мышонок, когда они, тяжело дыша, остановились после очередной перебежки. – Как хочется отдохнуть от тревожных мыслей. Они так и лезут в голову, как мухи. Я уже не помню, когда последний раз ничего не боялся. В начале лета прилетели коршуны, и жизни вообще не стало, из норы носа не высунешь. Ни тебе на солнышке полежать, ни порезвиться на лужайке. Сидишь дома и голодаешь. Сколько себя помню, никогда столько коршунов не было.
        Он замолчал и тревожно поглядывал на брата. Тот лежал на спине в полном изнеможении, а из раны на носу продолжала сочиться кровь.
        - Братец, ты истекаешь кровью, что же делать? – вдруг засуетился младший мышонок. Надо же что-то делать? В его голосе зазвучало отчаянье.
        - Продолжай зализывать рану, – еле слышно ответил старший брат, – больше ничего нельзя сделать. Младший мышонок принялся старательно зализывать рану брата, но тот с каждым мгновением все больше слабел. Шли минуты.
        - Братец, ты слышишь меня? – позвал мышонок, – не засыпай здесь посреди леса! Не бросай меня одного! Надо же что-то сделать! Позвать кого-то на помощь, хоть кого-нибудь. Ты же должен знать, как выжить в лесу. Может попроситься к кому-нибудь на ночлег, ты отдохнешь, а завтра снова в путь?
        - И к кому мы можем пойти, к лисам? – простонал старший брат. – Кто сможет остановить кровь?
        - Но нельзя же так просто сидеть, сложа руки. Надо же действовать? Кто-то должен нам помочь, мне все равно кто, – возбужденно лепетал напуганный мышонок. – Я этого так не оставлю. Я слышал как-то от сороки, что волки – санитары леса. Пойдем к ним, наверняка они где-то поблизости. Говорят, волки всегда где-то рядом.
        - Что ты! Не ходи к ним, братец, ни в коем случае, – попытался переубедить его старший брат и даже немного привстал, хотя голос его был очень слабым. – Они никого не лечат, это одно название, они тебя сожрут с потрохами, и все.
        - Но весь все говорят, что они санитары.
        - Ты знаешь хоть кого-нибудь, кому помогли бы волки, что бы про них ни трещали сороки?
        - Нет, но так говорят…
        Брат открыл было рот, но тут глаза его закатились, и он впал в забытье. У младшего мышонка упало сердце. От мысли, что его единственный и любимый брат умирает посреди леса, становилось невыносимо, так невыносимо, что он готов был кричать от бессилия на весь лес, подвергая себя тысячи опасностей, пойти к волкам, к самому черту, только бы не сидеть, сложа руки. Что угодно, только не неизвестность. Он совсем забыл, что должен был зализывать рану.
        Откуда ни возьмись, прилетела сорока и села на ветке березы. «Как вовремя, – подумал мышонок, – и спросил:
        - Скажите, как найти волков? Мой брат болен. – Сорока взглянула на него сверху вниз и ответила:
        - За тем болотцем их логово. Там они и принимают пациентов. Лучшие санитары в округе, – насмешливо протрещала она. Да вот и они сами, легки на помине. Ну, я полетела, не люблю смотреть, как они работают.
        На поляну выбежали два больших волка и принялись обнюхивать мышат.
        - Двоим тут мало. Забирай обоих себе, – прокряхтел один волк. – Погода такая, что у меня сегодня еще будут пациенты, – продолжил он и хрипло рассмеялся.
        - Пожалуйста, вылечите моего брата, – робко пропищал мышонок, – у него нос поранен.
        - Вижу, вижу. Просто прекрасно. Ему даже не будет больно, – ехидно усмехнулся второй волк и щелкнул зубами. В следующее мгновение открылась огромная зубастая пасть, и младший мышонок, зажмурившись от страха, вдруг осознал, что совершил глупейшую ошибку, не послушав брата.
        - Какой ужасный конец, – мелькнула у него мысль. – Прости меня, братец.
        Но в этот момент чья-то теплая лапа коснулась его носа. Он бросил взгляд на брата – тот очнулся, широко раскрыл глаза и приподнялся с земли. Но смотрел он не на волка, а на своего младшего брата, смотрел так, как будто в этот момент не существовало никакой опасности, и в его глазах младший мышонок прочитал великое бесстрашие. Брат смотрел на него таким спокойным и тихим взглядом, что он тут же почувствовал, как сила и бесстрашие перетекают к нему, заражают его неведомой силой. Впоследствии он не раз вспоминал этот миг, и говорил, что никогда в жизни не ощущал себя так легко и спокойно, как в те краткие мгновения перед зияющей пастью волка, когда непонятная сила вернула брата из небытия и вдохнула в него загадочную свободу. Он смотрел в его глаза, и всем нутром понимал, что в этот момент ему открывается нечто, что ему так хотелось узнать, увидеть, ощутить, но не смел даже надеяться, что это бывает на самом деле.
        - Стой, – вдруг прорычал другой волк, вернувшись на поляну, – давай-ка все-таки второго мне. Голодно что-то. Волчица, а это была волчица, закрыла пасть и отвела взгляд на волка. В глазах ее закипала голодная злость.
        - Что за шутки, мы же договорились. Это нечестно, – просипела она и угрожающе двинулась на врага. Какое-то время волки смотрели друг на друга и глухо рычали, готовые в любую секунду броситься друг на друга и разорвать в клочья.
        - Я передумал, отдай его мне.
        - Иди и возьми, – низко прохрипела волчица и, резко прыгнув вперед, вцепилась врагу в горло. Завязалась отчаянная схватка, лес наполнился воем, лаем, рычанием и стонами.
        Младший мышонок почувствовал, как чья-то морда толчками выводит его из оцепенения и принуждает бежать.
        - Вперед, – шепнул ему брат, и они припустили что было сих вниз по склону оврага. Заметив пропажу, волки оставили драку и бросились за ними. Но поздно: мышата уже юркнули в первую попавшуюся норку и затаились там в полной тишине.

        ***

        Когда волки поняли, что добыча ушла, и все стихло, младший мышонок прошептал:
        - Прости, прости меня, что я не стал зализывать рану, а побежал к волкам. Я чуть нас не погубил. Я..я просто не мог вынести мысль о том, что умрешь, а я останусь совсем один. Я хотел что-то сделать.
        - Ничего, – спокойно ответил брат, – теперь все кончилось.
        - Но как ты так внезапно окреп? Ты ведь почти не дышал? – радостно спросил младший брат.
        - Я был на пороге смерти, – начал брат, – я чувствовал, что силы уже совсем оставили меня, но я слышал весь твой разговор с волками. И вдруг чей-то голос совсем рядом, мне даже показалось, что он шел из-за кустов малины, сказал, что сейчас не время умирать, что надо встать и придти тебе на помощь. Не знаю, что это было, но я почувствовал, что должен жить хотя бы еще минуту, чтобы потом нас вместе сожрал зверь. Откуда-то взялись силы. Остальное ты знаешь.
        Младший мышонок слушал брата, и с каждым словом ему казалось, будто брат говорит что-то до боли знакомое, и он чувствовал, что так и должно быть, что это правильно, справедливо, что иначе и быть не может, и он очень удивился бы, если бы было иначе. Он невольно заулыбался, и опять волна бесстрашия окатила его с ног до головы, так что даже шерсть на спине стала дыбом. И ему казалось, что они непременно доберутся домой, или что они уже дома, и что нет ничего вокруг, кроме него самого и брата – нет дома, нет братьев и сестер, нет леса, нет обычной жизни, ни полей, ни пшеницы, ни коршунов, нет ничего, а есть только они двое и еще что-то третье, неосязаемое, но вполне реальное, что-то такое знакомое и вместе с тем такое неизвестное.
        Шли минуты. Мышата тихо сидели друг напротив друга в полной темноте и ничего не говорили. Единственное, что они знали наверняка, это то, что другой был рядом, здесь – остальное было для них сокрыто тьмой. Почему-то тишина норки окутала их настолько, что они уже не могли ни о чем думать. Мысли собрать было невозможно. Было лишь чувство, что все, что происходило с ними до сих пор, отступило на второй план. Чудесное спасение было настолько необъяснимым, что они не могли ни думать, ни рассуждать, а только тихо сидеть друг напротив друга, сознавая, что в эту конкретную минуту им ничего не грозит. Сама возможность не думать о том, что нужно что-то делать, была так утешительна, что братья не могли придти в себя от охватившего их оцепенения. Никому не хотелось задавать страшный вопрос: «А что дальше?» Потом им показалось, что они заснули, а может быть, это было просто забытье. Вдруг где-то совсем рядом послышался шорох. Мышата вздрогнули и насторожились – шорох приближался.
        - Кто это? – заволновался младший мышонок. Старший брат поводил носом и сказал:
        - Не бойся, это крот.
        Через секунду откуда-то из-за стенки показался нос небольшого зверька, который проворно рыл себе ход. Выбравшись в норку, где были мышата, крот остановился, принюхался, а потом, почесав лапой нос, спросил:
        - Не поможете мне прорыть ход вот в ту сторону до корней дуба? Если не затруднит.
        После короткой паузы, в течение которой братья переваривали столь неожиданную просьбу, старший ответил за двоих:
        - Конечно.
        И они без слов принялись за дело. Прошло немало времени, пока, наконец, старший мышонок заговорил:
        - Простите, что вторглись в вашу нору без приглашения, мы спасались от волков.
        - Знаю, знаю, – быстро проговорил крот хрипловатым голосом, – нет нужды извиняться.
        - Знаете? Откуда?
        - Ко мне в норку по несколько гостей в неделю попадает, спасаясь от хищников в лесу, – просто ответил крот. – У меня тут уже и еда припасена для таких случаев. Почему не съели? Вон же она.
        Мышата признались, что мысль о еде просто не приходила им в голову.
        - А вы откуда путь держите? – поинтересовался крот как бы между делом, продолжая быстро рыть ход.
        - Вообще-то из дома, – вздохнул младший мышонок.
        - А куда?
        - Домой, – еще печальней ответил младший брат. Но мы заблудились. Ураган увел нас в сторону от знакомых тропок, и мы не знаем, где мы.
        - Откровенно говоря, я тоже не знаю, где я, – многозначительно вставил крот, – мало кто может похвастаться таким знанием. А вообще знакомая история. Живу здесь уже не помню сколько, и все говорят, что заблудились в лесу и ищут дорогу домой.
        - Если вы живете здесь давно, значит, хорошо знаете лес и можете подсказать, как добраться до золотых полей? – предположил старший мышонок.
        - Никто не знает леса. Он изменчив. Для каждого он свой. А про золотые поля меня кто-то спрашивал, но точной дороги я не знаю. Лес очень большой. Даже если держаться большой тропинки, на пути будет столько свертков, что вы непременно заблудитесь.
        - Как же нам дойти до дому?
        Помолчав, крот ответил:
        - Проторенного пути нет. Одно ясно, надо идти. Иначе вообще никуда не попадешь. После небольшой паузы крот, как бы между делом, добавил:
        - Бывает и так, что думаешь, будто идешь прямой дорогой домой, а на самом деле удаляешься от него все дальше и дальше. Бывает и наоборот: движешься в противоположном от дома направлении, а на самом деле приближаешься к нему. Путь через лес обманчив. Тропинки так виляют, что точно никогда не знаешь, правильно ли ты идешь. Но чутье – чутье никогда не подводит. Говорят, у лошадей этот инстинкт очень развит: всегда найдут дорогу домой. Но думаю, он есть у всех.
        - Ты говоришь загадками, крот – с удивлением заметил старший мышонок.
        - Лес – сплошная загадка, разве вы ее разгадали?
        - Нет.
        - Кто ищет точных ответов, зайдет в тупик. Загадка решается только другой загадкой, – прокряхтел старый крот и, сделав еще несколько копательных движений лапами, обрушил стену какого-то углубления.
        - Ну вот и все.
        Все трое протиснулись сквозь узкий ход в еще одну просторную нору под корнями дуба. Мышата сразу почуяли запах еды и ощутили страшный голод.
        - Что это? Ты здесь живешь? – спросил младший мышонок.
        - Нет, живу я неподалеку, на обрыве. А это дополнительная норка, которую я вырыл недавно для гостей. Вы помогли мне прорыть к ней ход. Как нос? – вдруг обратился крот к старшему брату.
        - Кровь еще немного сочится.
        - Пожуй вон той травки в углу, – посоветовал он. – Горькая, но помогает.
        Старший мышонок взял в рот горькую и вместе с тем пряную траву и принялся жевать. Трава насыщала не столько желудок, сколько нюх. Запах был слабо выраженным, но очень стойким, и еще долго витал в воздухе после того, как мышата закончили свою трапезу.
        - Ты тоже возьми, поешь, восстанавливает силы, – обратился крот к младшему брату. Все трое хорошо поели, потом крот принес дождевой воды, они попили и растянулись на заранее припасенном мягком дерне, который крот расстелил на полу.
        - Ты живешь здесь один? – спросил младший мышонок, окинув взглядом большую нору.
        - Одному жить нельзя.
        - А где же твоя семья?
        - Дома.
        - На обрыве?
        Крот не ответил.
        - Бывает и так, что ближе всего к дому тот, кто от него дальше всего, – наконец выговорил он.
        - Опять загадки.
        Тут крот заторопился:
        - Мне пора. А вы отдохните с дороги, завтра вам в путь. Я навещу вас утром, позавтракаем вместе, – подытожил он и исчез в узком ходу.
        - Какой странный крот, – подумал вслух младший мышонок.
        - Все, что с нами произошло в этом лесу, странно, – поправил его брат.
        - Как же мы найдем дорогу домой?
        - Не знаю, но чутье мне подсказывает, что пора идти спать. Ответы приходят как озарение. А до зари какое же озарение? – сострил он, и, не дождавшись реакции брата, развалился на теплой траве. Уже через несколько мгновений мышата погрузились в тихий безмятежный сон без сновидений, вдыхая горьковато-терпкий запах чудесной травы.

        ***

        - Эй, сони, вставайте, совы уже улетели, – разбудил их утром знакомый хриплый голос.
        Позавтракав травой и желудями, братья собрались в путь.
        - Держитесь к югу и держитесь вместе, – сказал им крот. – Южные поля должны быть на юге, я так полагаю, – с умным видом промолвил он и улыбнулся во весь рот.
        - Спасибо тебе, крот, – поблагодарил старший брат, – без тебя бы мы пропали в этой глуши.
        - Один Бог знает, кто пропадет, а кто нет. Помните, ближе всего к дому тот, кто от него дальше всего.
        Мышата, уже привыкшие к загадкам, не стали расспрашивать крота о смысле непонятной фразы, подумав, что он все равно не ответит вразумительно.
        - Как-нибудь мы вернемся, чтобы тебя навестить, – пообещал старший брат, чтобы как-то оттянуть миг расставания. Уходить ему не хотелось.
        - Вряд ли вы меня найдете. Лучше я сам приду к вам.
        - Но ты же не знаешь пути.
        - Я не знаю дороги, а путь я знаю, – поправил его крот и, не прощаясь, нырнул под землю.
        Какое-то время мышата стояли неподвижно, пытаясь переварить последние слова крота, а потом, переглянувшись, весело рассмеялись и со свежими силами припустили вниз по дорожке. Рана на носу старшего мышонка почти затянулась. За ночь он хорошо отдохнул и даже мог позволить себе прыгать через небольшие прутики. Если бы их спросили в тот момент, какова причина их приподнятого настроения, они, наверное, не смогли бы сказать ничего толкового. Так часто бывает: ответов нет, а душа спокойна. Она что-то знает, что-то видит, и разуму неведомы ее доводы.
        - Почему так спокойно? – размышлял вслух младший мышонок, когда они бежали по поляне, поросшей мягким клевером. – Мы ни на шаг не ближе к дому, чудом избежали зубов лисицы, волка, урагана, смерти, а мне не страшно.
        - Мне почему-то тоже, – признался старший брат, – но кто знает, что еще нам готовит этот лес…
        - Повезло нам с кротом, – продолжал младший.
        - И с лосем, и с веткой, что прибила лису, и со всем остальным тоже, – заметил старший брат. – Что-то слишком много везения для двух серых мышат.
        - Чутье подсказывает мне, что мы непременно доберемся до дому, и очень скоро, – воодушевленно и убежденно говорил младший мышонок, как будто не слыша брата. – Мне кажется, мы уже у цели. Вот-вот покажется старая изгородь, за ней речка, а за ней золотые поля, и мы дома. Прямо за этой опушкой. Осталось немного, – убедительно проговорил он и припустил вперед, подстегиваемый нетерпением.
        - Эй-эй, потише, — попытался образумить его брат. – Чутье чутьем, но, мне кажется, крот говорил о другом чутье.
        - Каком еще другом? – донеслось откуда-то спереди – Вечно ты все усложняешь, братец. Разве не узнаешь этих тропинок? Да мы в двух шагах от дома! Бежим быстрее через эту опушку, ты сам все увидишь.
        - Надо бы осторожней, – настаивал старший брат, – бежать мы всегда успеем.
        - Вот и нет. Если бы мы тогда не заснули, как балбесы, были бы уже дома.
        - Это другое, – начал было старший брат, но второй мышонок уже припустил по поляне что было сил.
        - Смотри, сколько земляники, – донеслось издали.
        - Стой, остановись, ненормальный, – крикнул старший брат.
        - Да не бойся ты, беги сюда, поешь. Ух какой красивый овраг, сроду такого не видывал, а какой вид!
        - А-а-а-а! – вдруг раздался пронзительный крик, и старший брат замер на месте, не веря своим глазам. Прямо над его головой в небо поднималась большая белая сова, а в ее когтях беспомощно болтался младший мышонок.
        - Помоги, братец, – отчаянно кричал он, а сова поднималась все выше и выше.
        - Я найду тебя, – нетвердым голосом крикнул старший брат, но сам себе не поверил.
        А птица с добычей в когтях уже поднялась над лесом, покружила над деревьями и исчезла.
        Старший мышонок стоял в нерешительности и несколько секунд не мог сбросить с себя путы оцепенения. Он ожидал чего угодно, но к такому повороту он не был готов. Что он скажет отцу? Что не уберег родного брата? Как он вернется домой один? Сова, наверняка, потащила его в свое логово, чтобы съесть. Он не мог поверить, что все это происходит на самом деле. Еще минуту назад брат был рядом, все было хорошо, и вот... Не совсем понимая, что делает, мышонок кинулся в сторону, куда исчезла сова. Он бежал и бежал, не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам и не прячась от врагов. Он все время смотрел в небо, но небо было пусто. Там сновали взад-вперед сороки, громко треща о том о сем. Вдруг шальная мысль пришла в голову мышонку.
        - Скажите, где живут совы? – вдруг спросил он у копошившегося в листьях ежа. Тот от неожиданности свернулся в клубок, но потом принял свой обычный вид, сообразив, что опасности нет.
        - Совы? Да ты что? Зачем тебе совы, тебе что, жизнь не дорога?
        - Одна только что унесла моего брата, – объяснил мышонок, переводя дух.
        - Дело плохо, – печально сказал еж,— обычно они не выпускают добычу из когтей, пока не съедят. – Сердце мышонка сжалось.
        - Вон там за пригорком их логово. Там их очень много. Но не стоит туда ходить, брату твоему уже не поможешь, а тебе-то зачем пропадать? Эх…
        Не ответив ни слова, мышонок рванулся в сторону, указанную ежом.
        - Ну вот и все, – покачал головой еж, когда увидел, как мышонок скрылся за поворотом и исчез в самой чаще леса, откуда доносилось зловещее уханье.

        ***

        Мышонок бежал изо всех сил, пытаясь непременно успеть до того, как сова проглотит свою жертву.
        - Но что я буду делать? – спрашивал он себя, но ответа не знал. На раздумья времени не было. В какие-то мгновения ему казалось, что главное успеть взглянуть брату в глаза хотя бы еще один раз, прежде чем тот умрет. – Только бы успеть, – твердил он и упрямо продвигался к самому сердцу чащи. Стало темно. Свет почти не проникал сквозь плотные заросли. Здесь в полумраке устраивались на свой дневной сон совы. Мышонок бежал, не прячась, на виду у всех. Совы смотрели на него, выпучив глаза от удивления, но почему-то не трогали. Мышонок внимательно осматривался по сторонам, чтобы увидеть брата.
        - Братец, где ты? – закричал он изо всех сил. – Отзовись!
        От такой наглости совы пришли в замешательство. Они заухали, захлопали крыльями, подлетали к мышонку все ближе и ближе, но тот только шипел на них, и они отлетали, не выпуская когтей.
        - Братец, отзовись!
        - Я здесь, – вдруг послышался голос совсем рядом. Старший мышонок оглянулся и оцепенел. Огромная сова, прижав мышонка к земле когтистой лапой, занесла над ним острый клюв.
        - Прости, братец, – слабо пискнул младший брат, и глаза его закатились.
        В следующее мгновение совы, кружившие над мышатами еще секунду назад, захлопав крыльями, исчезли в чаще. Сова, склонившаяся над жертвой, подняла глаза и замерла от неожиданности. Прямо на нее из-за кустов вышел огромный лось и стал к ней приближаться, наклонив рога. Старший мышонок узнал его. Это был тот самый лось, которого он видел в начале пути.
        - Кто ты? – спросил мышонок с замиранием сердца, но ответа не получил.
        Сова попятилась назад, но, повернувшись, прежде чем взмыть в небо, увидела рядом с собой другого мышонка. Она схватила его в клюв и, тяжело оторвавшись от земли, громко захлопала крыльями, как будто аплодируя своей внезапной удаче. Мышата смотрели друг на друга, один в когтях чудовища, другой в пасти, и им казалось, что все кончено: они видят друг друга в последний раз в жизни.
        «Почему он не спас нас? – в отчаянии думал старший мышонок. Почему-то ему казалось, что лось появился именно для этого. Но следующей пришла отрезвляющая мысль: «Какая глупость… это просто совпадение. Просто очередной лось вспугнул птицу. Мало ли в лесу лосей… Грош цена твоим фантазиям. Придумал себе лося-избавителя, тоже мне фантазер. Правда в том, что вас сейчас сожрут с потрохами. Уж домой-то вам точно не попасть». Погрузившись в такие мысли, старший мышонок, почувствовал, что еще никогда в жизни не был таким несчастным, как в эту минуту.
        - Смотри, – тихо пропищал его брат, – смотри вниз. Мышонок опустил глаза и увидел, как прямо под ними проплывают родные поля. Он увидел речку, старую изгородь, и огромное пшеничное поле, где жила их семья. Сердца мышат сжались при мысли, что они в двух шагах от дома, но одновременно так от него далеко. Они видели его глазами, но сова уносила их все дальше и дальше. Они вцепились друг в друга взглядами, как бы стараясь прожить последние мгновения вместе. Птица кружила над небольшим пролеском и собиралась, по-видимому, опуститься на ветку дерева, чтобы позавтракать, как вдруг раздался громкий хлопок, сова вздрогнула и стала, описывая круги, опускаться на землю. Вместе с хлопком с соседнего пруда вспорхнуло с десяток уток. Сова ослабила хватку, раскрыла клюв, и мышата, выскользнув, упали на мягкую хвою, пролетев всего несколько метров. Птица лежала рядом с простреленной головой. Мышата не могли поверить своим глазам. Но все было именно так. Они были свободны. В этот момент послышались шаги и из-за кустов вышли двое с ружьями в руках. Из одного ствола еще струился легкий дымок.

        ***

        - Эх ты, мазила, – засмеялся один их охотников, – а говорил, что с одного выстрела бьешь пару уток из дробовика. Второй почесал затылок и недоуменно проговорил:
        - М-да, проклятый лось. Только я прицелился, а рядом как что-то зашевелится. Я и выпалил куда попало. Оглянулся, смотрю, рога лосиные торчат.
        - Где? Где он был?
        - Да как где? В двух шагах от нас. Не видел что ли?
        Лицо второго охотника исказилось, и он, схватившись за бока, покатился со смеху:
        - Ну ты, братец, врать. Никакого лося там не было. Я же стоял рядом. Ты просто промазал с десяти метров, а теперь спираешь на какого-то лося. Это ж надо такое придумать! И раздался покатистый смех.

        ***

        - Знаешь, – сказал старший мышонок, когда они благополучно добрались домой и устроились в теплой норке, – чутье подсказывает мне, что мы еще увидим этого лося. Мы не знали дороги домой, но он всегда был рядом, и, кажется мне, что он и есть наш путь.
        - Ты стал говорить загадками, как старый крот, – усмехнулся младший мышонок и, помолчав, добавил, – подумать только: в тот самый миг, когда нам казалось, что мы удаляемся от дома, мы были от него всего в двух шагах. Эта сова, сама того не зная, принесла нас туда, куда нам нужно было попасть. А потом ее подстрелили в тот самый момент, когда мы были прямо над полями. Выходит, каждый наш шаг не был случаен.
        Помолчав, второй мышонок тихо ответил:
        - Одно я знаю наверняка, я уже никогда не буду думать, что, удаляясь от дома, я становлюсь от него дальше. Ближе всего к дому тот, кто от него дальше всего. Путь и дорога далеко не одно и то же.
        Младший мышонок посмотрел вдаль, где кончались поля и темнела кромка леса, и что-то неведомое вдруг потянуло его обратно, туда, где он подвергся стольким опасностям и тревогам, как будто там, в лесной глуши, он открыл для себя какую-то тайну, встретился с тем, что наполнило его сердце бесстрашием и совсем не мышиными мечтами. Как будто там во мраке глухих зарослей он научился ходить под шквальным ветром и ощущать сладость бессмертия, свободу от тревог, и в сердце его проснулась нестерпимая жажда снова увидеть, как глаза брата смотрят на него из глубин иного мира, и он узнает в них призывную речь далекого, но желанного края. Мышонок тихо улыбнулся своим мыслям и, выбравшись из норки, побежал к лесу, где его ждала новая история.

Магнитное поле чудес

         Жило-было магнитное поле. И было оно невидимое. Замечали его только тогда, когда оно занималось своим любимым делом – отталкивало или притягивало предметы. Оно-то знало, какие предметы должны быть вместе, а какие нельзя даже подпускать друг к другу. Но людям это было удивительно.
         «Что это? – тыкали они пальцем в пустое пространство. – Почему одни предметы притягиваются, а другие – отталкиваются? Между ними что-то есть?
         «Конечно есть, – думало магнитное поле, – это я».
         Но людям этого было мало. Они изучали магнитное поле, объясняли его и ставили на службу человечеству. Но, сколько они ни бились, они так и не поняли, почему одни предметы притягиваются, а другие отталкиваются. Магнитное поле ликовало – ему не нравилось, когда его объясняют. Ему нравилось быть загадкой, дарить удивление и восторг. Когда мальчишки водили магнитами по парте, одним сверху, а другим снизу, оно сцепляло магниты своими объятьями, и весело смеялось, глядя, как округляются у мальчишек глаза. Оно чувствовало, что притягивает не только магниты, но и мальчишек, и, честно сказать, это ему нравилось даже больше.
         Невидимое, необъяснимое, магнитное поле продолжало притягивать к себе умы людей. Те же непременно хотели знать, как оно устроено. «Зачем им это, – недоумевало поле, – разве я приношу им мало радости и пользы? Или они думают, что, разложив всё по полочкам, они станут счастливее?»
         «В мире уже не осталось загадок», – как-то раз услышало оно по радио ужасную новость. «Как же так? – заволновалось магнитное поле, – а как же я? Я хочу быть загадкой!»
         - Как бы ни так, – ответила гроза, вспыхнув снопом возмущённых молний, – когда-то и я была для них загадкой. Но они меня объяснили. Теперь уже никто не смотрит на грозовое небо как на чудо. Меня можно воспроизвести в лабораторных условиях. Обо мне написаны научные работы, а в последнее время меня даже предсказывают. Но я все равно своевольничаю, – крякнула она с ухмылкой, – вопреки прогнозам. Правда в отместку они утверждают, что мои причуды подчиняются закону больших чисел. Беззаконие какое-то. Я никому не подчиняюсь.
         «Что же такое творится, – думало магнитное поле, – если я перестану быть загадкой, я никому не смогу принести радость». От этой мысли ему становилось не по себе – оно-то знало, что создано, чтобы дарить радость. Радио же не переставало преподносить ему «сюрпризы». Оно упорно утверждало, что недалёк тот день, когда в мире не останется ничего непознанного.
         Мрачнело магнитное поле. С надеждой вглядывалось оно в глаза школьников, желая увидеть в них всё тот же трепет и удивление. Но вот однажды вошла в класс учительница физики и, увидев играющих в магниты мальчишек, строго сказала.
         - А ну-ка уберите свои детские игры. Что, магнитов не видели?
         - А почему они притягиваются? – спросил один мальчишка посмелее.
         - Сейчас двойку поставлю, – пригрозила учительница, – не знаешь, что это просто магнитное поле? К доске.
         Мальчик поплёлся к доске и пересказал материал о магнитном поле. Магнитное поле разволновалось: «Неправда! Я не такое. Я не просто поле! Вы меня не знаете!» Но никто его не услышал. Да и можно ли услышать магнитное поле? Разумеется, нет. Разве что престарелые граждане северного полушария, отметив у себя некоторую ломоту в суставах, подумали: «Магнитные бури, наверное».
         В душе магнитного поля бушевала буря. И не удивительно: кому понравится, когда в него тыкают пальцем и говорят: «Знаем мы тебя, ничего особенного в тебе нет»? Грустно и тоскливо дрожало в тот день северное сияние.
         Чтобы немного развеяться и отвлечься от мрачных мыслей, магнитное поле принялось бездумно притягивать шурупы к намагниченной отвёртке в руках у какого-то человека, который что-то мастерил.
         - Папа, – спросил сидевший рядом мальчик, – почему отвёртка притягивает? – У мальчика тоже была в руках отвёртка, и он, поднося её к шурупам, наслаждался «рыбной ловлей».
         - Ты не поймешь, – промямлил отец, держа во рту пару шурупов.
         - Пойму, объясни.
         - Ну, хорошо. Это магнитное поле.
         - А что это такое?
         - Магнитное поле…гм…это…магнитное поле, – почесал голову отец.
         - Как это?
         - Оно просто есть, понимаешь?
         - Нет, а ты?
         - Понимаю, но как тебе объяснить?
         - А учёные понимают?
         - Конечно.
         - Ну, и что они говорят?
         Отец вздохнул. - Что это искривление пространства-времени, – сдался он.
         - Понял?
         - Нет, а ты?
         - Вообще-то, до конца этого никто не понимает, – подытожил отец, вкручивая очередной шуруп. Мальчик нацелился отвёрткой на ещё один шуруп, а когда тот тихо пополз, восхищённо воскликнул:
         - Магнитное поле – просто чудо. – И продолжил свою игру.
         «Я – чудо!!! – магнитное поле не могло поверить своим ушам. Оно пришло в такое возбуждение, что у метеорологов зашкалило все магнитометры, а за окном задрожало, заплясало и заискрилось невероятное северное сияние, какого люди ещё не видели.
         - Что это? – поразились они, выглянув на улицу, – что за явление? Магнитные бури на фоне Солнечной активности? – И только мальчик знал, что происходит на самом деле:
         - Чудо! – закричал он и весело подбежал к рождественской ёлке, которую отец водрузил на только что сколоченную деревянную подставку. Посмотрев в горящие глаза сына, отец рассмеялся:
         - Пожалуй, – сказал он и зажёг на ёлке огоньки.

Мальчик Сема

         Жил да был на свете мальчик Сема, который никогда не мыл уши. И вот однажды говорит ему правое ухо: «Сема,
помой меня!»
         - Ну ладно, помою, – сказал Сема, – и помыл. Взял мыло, намылил палец и вычистил правое ухо.
         - Спасибо, – говорит правое ухо, – я тебе отплачу.
         - Как? – удивился Сема.
         - Я буду слушать песни звезд, – ответило ухо.
         - Песни чего? – не расслышал Сема.
         - Звезд. Разве не слышишь, как они поют?
         - Нет, – ответил Сема.
         - Ну вот, теперь услышишь.
         И с этой поры стал Сема слышать песни звезд. И очень ему это понравилось.
         Через какое-то время говорит ему левое ухо: «Помой меня, Сема».
         - Ну ладно, помою, – сказал Сема, – и помыл.
         - Спасибо, – говорит ему левое ухо, – я тебе отплачу.
         - Как, и ты?
         - Я буду слушать сказки зимы.
         Сема хоть и удивился, но стал прислушиваться к шепоту ветра за окном. И вдруг он отчетливо услышал, как пурга рассказывает ему чудесную зимнюю историю.
         - Вот здорово! – воскликнул Сема и стал слушать дальше.
         Сказок было так много, и звездных песен тоже, поэтому Сема решил их записать. Чтобы не забыть. Записал одну песню, а люди ему и говорят:
         - Как это ты сочинил такую красивую мелодию? – А Сема отвечает:
         - Я ее не сочинил, я ее услышал.
         - Где?
         - На небе. Слышите, звезды поют нам свои песни?
         - Нет, – отвечали люди, пожав плечами, – не слышим.
         Сема не обиделся, а стал записывать свои сказки. Снова удивились люди:
         - Откуда ты берешь такие интересные истории?
         - Мне рассказала их зимняя пурга.
         - А почему она нам ничего не рассказывает?
         - Наверное, потому что вы ее не слышите. Послушайте.
         Люди послушали, пожали плечами, но ничего не ответили.
         Сема ничуть не обиделся, а пошел гулять по лесу.
         - Стой, – вдруг сказал ему лес. – Давай дружить.
         - Давай, – ответил Сема, – а как?
         - Я буду прятать от тебя следы, а ты – искать.
         - Хорошо, – обрадовался Сема.
         И Сема стал бегать по лесу, искать следы, а лес ему говорил, холодно, тепло или горячо.
         - Что это ты делаешь, – спросили его проходившие мимо люди.
         - С лесом играю в прятки, – ответил Сема.
         - С лесом нельзя играть, тем более в прятки, – сказали ему люди и пошли своей дорогой.
         Но Сема ничуть не обиделся. Он-то знал, что стоит только людям помыть уши, как и они сразу начнут слышать и песни звезд, и сказки волшебницы-зимы, и голос старого леса, который так устал от одиночества и давно хочет поиграть с ними в прятки. Конечно, мыть уши по утрам – лень. Но Сема знал, что чистые уши – это самое главное в жизни, потому что без них не услышать самого главного..

Мост-великан

         Жил-был великан по имени Ан. Ростом он был так высок, что мог спокойно перешагивать через широкие реки. Но реки перешагивать он не любил, а любил просто сидеть на берегу и смотреть, как где-то внизу плывут крошечные кораблики. Когда кораблики проплывали рядом с великаном, он частенько, для потехи, вытягивался во весь рост через реку, образуя как бы мост – ноги его оставались на одном берегу, а руки вставали
на другом. Так он и стоял вытянувшись над рекой, а люди, проплывавшие на кораблях, задирали головы и говорили друг другу: «Хороший мост, что надо».
         Великан на них не обижался. Он-то знал, что он никакой не мост, а вовсе даже великан. Когда корабль проплывал прямо под его животом, люди нередко слышали, как бурчит у него в желудке после сытного обеда, и с восхищением говорили: «Да, мост построен на славу. Эвон как гудит, когда по нему проходят машины!»
         Надо сказать, что пока великан стоял, вытянувшись над рекой, по его спине действительно проезжало много машин, автобусов и велосипедов, но великан не обращал на это внимания – в конце концов, надо же людям как-то перебираться на другой берег. Скоро он заметил, что как только он делал из себя мост, машины шли по его спине сплошным потоком, и решил не вставать в полный рост, пока не наступит ночь, и поток не схлынет. Он не хотел, чтобы бедные люди утонули в реке, и терпеливо дожидался ночи. Только тогда он, наконец, оставлял свое согбенное положение, снова садился на своем любимом месте, наблюдал за тихим течением реки и вел с ней разговоры. Так и жил великан по соседству с большим городом и каждый день играл в мост.
         Скоро люди привыкли видеть великана стоящим над широкой рекой и стали думать, что он был здесь всегда. Более того, они вообще перестали его замечать, и уже никто из них даже не заикался о том, что он вообще-то великан. Проходя по нему на другую сторону реки, они часто останавливались и, стукая его по крепкому лбу, говорили: «Из хорошего железа сделан». Глядя на пуговицы на его рубашке, они щелкали языком и восхищались: «Мощные заклепки, что ни говори». Когда у него урчало в желудке после сытного обеда, они говорили: «Да, хорошая у него пропускная способность». А когда великан, увидев проходившую мимо маленькую девочку, приветливо замахал ей платком, два милиционера стоявшие неподалеку, переглянувшись, сказали:
         - Что-то погода портится.
         - Да, флаг вон как трепещется на ветру.
         Сначала великана эти замечания ничуть не трогали; он просто наслаждался своей игрой, а по ночам смотрел на реку и разговаривал с ней. Но потом он почему-то стал сомневаться и все чаще задумывался над тем, кто же он: великан или мост? «Он сделан из нержавеющей стали высшего качества», – горделиво говорили люди, а потом даже стали утверждать, будто это они сами его сделали. «Какой бред, – думал великан, – как это они могли меня сделать? Я же не кусок железа, я живой!» Но люди упрямо продолжали называть его «мостом тысячелетия», ездили по его широкой спине взад-вперед, и восхищенно нахваливали городские власти за то, что они сделали такую широкую проезжую часть.
         Долго ли, коротко ли, но, слыша такие речи, великан стал забывать, кто он есть на самом деле, и постепенно свыкся с мыслью о том, что он просто мост. Теперь он уже почти не оставлял своего согбенного положения. Люди настолько привыкли к мосту, что стали ездить по его спине круглосуточно. Он уже не сидел ночами на берегу реки и не вел с ней своих таинственных разговоров. Да и сама река почему-то перестала с ним разговаривать. Он позабыл ее голос, и ему стало казаться, что это просто струя воды, текущая на север.
         Какое-то время он еще пытался говорить с самим собой, чтобы хоть как-то ободриться, ведь если ты с собой разговариваешь, значит ты живой. Но поскольку никто не заговаривал с ним, и все только топтались по нему ногами, он со временем забыл даже звук собственного голоса. Все, что осталось от прежнего великана, это гул в желудке, но и его он почему-то стал путать с гулом проезжавших по его спине автомобилей.
         Вы спросите, почему же он не встал и не ушел от этих злых людей, если знал, что они говорят ложь? Неизвестно. Очевидно потому, что все вокруг говорили о нем одно и то же, и никто им не возражал. Ему стало казаться, что он прозрел, повзрослел, и глаза у него, наконец, открылись на настоящую реальность. «Такова реальность, а я – всего лишь мост; я сделан из стали и заклепок, на мне развешаны флаги, а потом я приду в негодность, и меня разберут на металлолом. Надо жить тем, что очевидно. Вот течет вода; кто сказал, что это река? Какие разговоры она может вести? И отчего мне это почудилось? Вот мои заклепки, кто сказал, что это пуговицы? Вот проезжая часть, кто сказал, что это спина? Вот моя нижняя часть, кто сказал, что это желудок, и что он может урчать? Нет, все очевидно, это всего лишь гул проходящего транспорта. Вот люди, они приходят и уходят, и от них не остается ни следа. Кто сказал, что они имеют хоть какую-то ценность? Вот, я о чем-то думаю; но кто сказал, что это мысли? Может быть, это просто вибрация у меня в голове от грохочущих самосвалов?"
         Наконец, великан окончательно поверил в то, что он – мост. Даже когда по ночам выдавались свободные от работы минутки, и он вытягивался в полный рост, чтобы размяться и поесть, ему и в голову не приходило, что мосты этого делать не могут. «Ну и что, что я встал и вытянулся, – рассуждал он, – в Санкт-Петербурге, говорят, тоже есть мосты, которые встают и даже распадаются на две половинки. Ужас какой. Хорошо еще, что я пока не распадаюсь». Потом он снова вытягивался над рекой, глаза его покрывались плотной пеленой, и он уже ни о чем не думал, кроме того, как бы побыстрее прожить еще один день, и, улучив пару часов ночью, забыться во сне.
         Со временем великан заметил, что им в городе очень гордятся, что его считают городской достопримечательностью и часто водят на него делегации. Это стало его отрадой, смыслом, наполнявшим его жизнь. «Да, я очень важный объект городского хозяйства. На меня потрачено очень много денег, и я сделан из первоклассных материалов с использованием новейших технологий. Не то, что эти корявые домишки, ютящиеся у меня под ногами. Вот то ли дело я, – говаривал он себе, – и с удовольствием рассматривал то, как в воде отражаются его блестящие пуговицы, которые он теперь называл заклепками. Но когда делегации уходили, и некому было его хвалить, он снова впадал в полузабытье, мечтая лишь о том, как бы дотянуть до конца рабочего дня.
         Так прошло много лет. Великан напрочь забыл свое имя. Теперь он называл себя не иначе как «мостом тысячелетия», гордился своими крепкими опорами, которые раньше были руками и ногами, а самое главное – совершенно избавился от урчания в желудке. Теперь это стало называться просто гулом транспорта. Но вот однажды, глядя на свое отражение в протекавшей под ним реке, он заметил, что вместо пуговиц у него действительно появились заклепки, и что их даже стало больше, чем раньше было пуговиц. Мост вздрогнул от неожиданности и по всей его длине пробежала легкая дрожь, которую синоптики впоследствии отнесли на счет землетрясения на горном Алтае. «Что это со мной?» - в ужасе проговорил он и вздрогнул еще раз, так непривычно ему было слышать собственный голос. Он увидел, что вместо ног и рук у него бетонные опоры, уходящие глубоко в землю, а вместо тела – длинная железная дуга, усеянная заклепками. В испуге великан хотел было помахать рукой кому-нибудь из прохожих, но услышал в ответ только звук хлопающих на ветру флагов. Сердце его сжалось от страха и отвращения к самому себе, и он решил встать и уйти с этого места, но не смог. Тело его приросло к бетонным опорам и стало куском штампованного железа, твердого, холодного и недвижного, как лед.
         С неба хлынул дождь. Мост уже не понимал, что происходит – то ли с него стекали крупные капли летнего ливня, то ли из глаз его лились слезы. Да и как мог он сказать, что происходит на самом деле, если он не знал, где правда, а где ложь? Через десять минут дождь кончился, и река снова засверкала яркими солнечными бликами. Но мост ничего не видел, глаза его застилали не то капли стекавшего дождя, не то слезы, а возможно, и то, и другое.
         - Папа, папа, – раздался откуда-то снизу голос маленькой девочки, – смотри, великан!
         На мосту снова случилось легкое землетрясение.
         - Где? – спросил папа и посмотрел вокруг, пытаясь понять, о чем говорит его дочь.
         - Да вот же он, – сказал та, – и указала рукой на мост, под которым они проходили. – Слышишь, как урчит у него в животе? Это он наверное только что поел, – весело предположила девочка, и задрав голову, крикнула: «Ээээй!»
         - Эээй, – подхватила ее крик звонкое эхо. - Слышишь, папа, он мне отвечает! – взвизгнула от восторга девочка и аж подпрыгнула на месте.
         Папа с улыбкой посмотрел на мост и сказал:
         - Да, ты права, это действительно великан, и смотри, какие у него чудесные пуговицы на рубашке. (Стоявшие рядом два милиционера, услышав этот диалог, недоуменно посмотрели на папу и дочку, и поспешили отойти в сторону с самым серьезным видом).
         - Эээй, – подняв голову, крикнул папа, и снова в ответ послышалось гулкое эхо – Ээээй.
         Мост в изумлении посмотрел на собственные ноги и руки, превратившиеся в бетонные опоры, потом на блестящие заклепки, прислушался к гулу транспорта, и подумал было, что над ним смеются. «Издеваются, – подумал он с горечью, – они как-то узнали мои глупые мечты, узнали, что я хотел бы быть великаном, и решили посмеяться надо мной».
         - Папа, смотри, какие у него крепкие ноги и руки, прямо, как железные, – снова заговорила девочка.
         - А какая крепкая и широкая спина! – восхищенно воскликнул папа, смерив взглядом ширину дорожного полотна.
         В порыве негодования мост загудел всем своим железным телом. Но потом, взгляд его случайно скользнул по поверхности вод, протекавших под его брюхом, и вдруг он увидел то, что вселило в его сердце такую невероятную радость, что он вначале даже испугался. В отражении он увидел не мост, а великана, и снова узнал самого себя, узнал свое лицо, свои пуговицы, свою руки и ноги. Он узнал, каким он был раньше, и каким всегда хотел быть. Это был он, и какая же это была радость, узнать самого себя!
         – Давай с ним поговорим, – предложил папа, и дочка крикнула:
         - Здравствуй, как тебя зовут, великан!
         - Ааааанннн, – ответило эхо.
         - Папа, его зовут Ан.
         - А тебе лет уже много? – снова крикнула девочка.
         - Оооггго, – донеслось до них гулкое эхо.
         - Ура!!! Он с нами разговаривает.
         Благодарный взгляд великана перешел на девочку и ее папу, которые тихо продолжали свой путь, продолжая комментировать все, что попадалось им на пути, от грязных бутылок, до недавно зацветшей яблони. Из глаз великана снова брызнули слезы.
         Эпилог
         Следующей ночью двум милиционерам, которые обычно патрулировали городскую набережную, пришлось испытать немало странных чувств. Ночь была туманная, и всю реку устилала дымка молочного цвета. Милиционеры долго прохаживались взад-вперед по набережной, но когда они делали уже пятый обход, им вдруг обоим почудилась странная вещь. Они были обращены лицом к мосту, и когда они находились от него уже метрах в ста, им показалось, что моста нет. Вместо этого они разглядели сквозь плотную пелену тумана силуэт какого-то исполинского существа, сидящего на берегу реки. В тумане трудно было что-то разобрать, да и луна в этот момент как на зло скрылась за тучами. Но как только тучи разошлись, они снова увидели мост на прежнем месте. Не буду рассказывать, что почувствовали эти два стража порядка, но от порядка в их голове не осталось и следа. Оба решили тут же пойти домой и отоспаться, а на утро вернуться к своим обязанностям. Так они и сделали. На утро мост был на месте. Обрадованные милиционеры подошли к нему вплотную, и с радостным, успокоенным видом похлопали по бетонным опорам.
         - И чего только ночью не померещится, – сказал один.
         - Да уж, – поморщился другой, – особенно после вчерашнего.
         - Надо с этим завязывать, – подтвердил первый и с облегчением в голосе сказал: «Некоторым черти мерещатся, а нам, слава Богу, только великан».
         - Аааннн, – отозвалось гулкое эхо. Милиционеры побледнели и застыли как громом пораженные.
         - УУУууууу – зашумело, загудело что-то, и на какое-то мгновение им показалось, что это у кого-то урчит в желудке. Они, конечно, ничего не заметили, но в этот самый момент по всей длине моста пробежала легкая трещина, очертания которой очень напоминали улыбку.
         На следующее утро в городских газетах появилась статья с сенсационным названием: «Мост тысячелетия дал первую трещину!»

Мужик в аду

         Один мужик жил в самом центре ада. И все хотел оттуда выбраться. Но что бы он ни делал, все равно скатывался в самую середину сковородки.
        - Что ж за наказание, – досадовал он, – что я хуже других?
        Черти ехидно переглядывались и предлагали ему легкие решения:
        - А ты встань на голову вон тому адожителю, и, глядишь, выберешься.
        Обрадуется мужик, последует совету чертей, но все равно хлопается прямо в кипящее масло. А черти подливают масла в огонь и посмеиваются:
        - Что-то ты, брат, отяжелел. Удержаться на ногах не можешь.
        А мужик и правда тяжелел, что-то тянуло вниз со страшной силой.
        И вот однажды сел он на шею одной зазевавшейся даме, да опять не удержался. Как шлепнется прямо в центр ада, да как завопит: «АААААА».
        - Да ты у нас прямо первый грешник на деревне, – поддел его главный черт.
        - Первый грешник? Неужто правда? Эх, не выбраться мне отсюда во веки вечные.
        И как только сказал он эти слова, привязанные к его ногам бесчисленные гири вдруг начали плавиться в жару адского пламени. Мужик и ахнуть не успел, как оторвался от земли и стал подниматься к небу. Напрасно пытался он уцепиться за край сковородки, опасаясь, что с высоты падать будет больнее – он поднимался все выше и выше.
        - Ох как же больно будет теперь падать, – подумал он, достигнув стратосферы.
        - Кто не считает себя весомым, тот не может и упасть, – сказал ему кто-то, всё время тащивший его за ногу к небу.

Небесная утварь

         Кухонная утварь все никак не могла понять, почему ее называют утварь. У всех имена как имена, а она вдруг утварь. Что за название? Да еще прибавляют «всякая там». Всякая
там утварь.
         - Никакая я не всякая, – горько думала утварь, – а вполне даже конкретная.
         - Да уж, не повезло тебе с именем, – прогудел стоявший рядом холодильник, громко хлопнув дверью.
         - Вот бы встретить того, кто меня так назвал, – горевала утварь. Уж я б его спросила почему. – И она звякнула двумя висевшими рядом сковородками.
         - Да что ты расстраиваешься, – успокоил ее как-то противень, – у меня вообще имя противное. Но ничего, живу. Пользу приношу. Хотя многие хозяйки уже видеть меня не могут, до того я им противен.
         - Это несправедливо, – ответила утварь, – у порядочных вещей и названия должны быть порядочные.
         - А как бы ты хотела, чтобы тебя называли? – поинтересовался противень.
         Утварь задумалась.
         - Не знаю даже, только от этого имени все внутри должно звенеть, как звенит хрустальный бокал, когда его тронешь ложкой.
         - Ну не могу, щас умру от смеха, – зашипела вдруг стоявшая в углу плита, – утварь не хочет быть утварью. Да ты посмотри на себя хорошенько. Утварь ты и есть. Вся старая, донышки закопченные, ручки переломанные, а все в облаках витаешь. Спустись на землю. Пользы б больше приносила, вот и называли бы тебя по-другому. Я вот, например, раньше была просто печкой, а теперь я стеклокерамическая плита с сенсорными переключателями и конвекцией. У королей и то такие длинные титулы не всегда бывают, а меня эвон как чествуют. А все почему? Пользу во мне видят. А ты кто такая? Тьфу.
         - И правда, кто же я? – с ужасом подумала утварь, – неужто просто утварь? – И так стало ей невыносимо от этой мысли, что ее сковородки вдруг стали нещадно подгорать, а вода в кастрюлях проливаться на полпути к плите.
         - Что-то у меня кухонная утварь совсем пришла в негодность, – жаловалась хозяйка соседке.
         - Да выбрось ты ее, новую купишь, – утешила ее соседка. – Только продукты переводишь.
         А плита все шипела да подтрунивала над кастрюлями и сковородками:
         - Ну что, даже яичницу сжарить не можешь, ууу-тварь.
         Слушать это было невыносимо. Только по ночам могла утварь прийти в себя и немного забыться. Подолгу смотрела она в окно на звезды и думала, какие они красивые и яркие. И имена у них небесные – звезды. С таким именем разве можно не сиять.
         И вот как-то раз смотрела она в окно на одну маленькую звездочку, которая висела прямо напротив месяца.
         - Здравствуйте, – вдруг сказала звезда.
         Утварь вздрогнула всеми своими кастрюлями, которые, звякнув, издали характерный хрустальный звон.
         - Скажите, кто вы и как вас зовут?
         Что-то сжалось внутри утвари, и она тихо произнесла с дрожью в голосе:
         - Утварь.
         - Как?
         - Утварь. – Она была готова провалиться сквозь землю.
         - О Божественная утварь, – произнесла вдруг звезда, – в сияющих недрах которой отражается небо, не могла бы ты выполнить одну мою просьбу? Ибо воистину только Божественное творение может производить такое чудесное благоухание, какое восходит к небесам каждый день из этого окна. Ты смиренно принимаешь в себя все, что кладут в твои сияющие сосуды, и своей кипучей, бурлящей и клокочущей энергией неприметно преображаешь все это в восхитительные яства. Все звезды на небе хотели бы носить твое имя, ведь оно источает дивный аромат. Позволь мне называться небесной утварью.
         - Но… - заикаясь, пробормотала утварь, – утварь это вовсе не красивое имя. И потом вы же – звезды, вы так сияете.
         - На небе главное не сияние, а благоухание. Здесь и так все сияет. А когда на земле кто-то смиренно принимает в свои недра все, что посылает ему небо, от него вдруг начинает восходить к небу дивное благоухание. Все звезды на небе тогда приклоняются к земле, чтобы насладиться этим дивным ароматом, который так редко достигает небес. Ох как бы и нам хотелось благоухать так же, но для этого нужно спуститься на землю. Ведь благоухать может лишь тот, кто оставил небеса, спустился на землю, испачкался в саже и копоти, а потом, превратил все ниспосланное в небесный пир. Мы же звезды слишком привязаны к небу. Поэтому наш удел – холодное сияние. Но если у меня будет твое имя, быть может, и я когда-нибудь спущусь на землю.
         - Ну…хорошо, – пробормотала утварь, – не совсем понимая, что происходит.
         - Ура! Теперь я небесная утварь! – заблестела от счастья звезда и вдруг задрожала, закачалась на небе и в следующее мгновение яркой серебряной лентой скатилась на землю.
         - И я, и я небесная утварь, – завопили другие звезды, – и вдруг начался такой звездопад, какого еще никто никогда на небе не видел. Миллионы звезд одна за другой падали на землю и кричали: «Я – небесная утварь!»
         Засмотревшись на это зрелище, утварь не заметила, как пришло утро, на кухню вошла хозяйка и принялась жарить яичницу.
         - Пшшш, – насмешливо зашипела плита, – что, щас опять активированный уголь произведешь? Ууу-тварь.
         - Я – небесная утварь, – вдруг раздалось где-то за окном, и плита, дернувшись всем корпусом, с изумлением уставилась в небеса.
         А утварь лишь улыбнулась и принялась тихонько поджаривать то, что попало в ее сияющие недра. По всей кухне стал распространяться чудесный аппетитный запах жареной глазуньи.
         - Ух ты, как сегодня пахнет, – улыбнулась хозяйка и, подойдя, бросила в яичницу немного свежего укропа.
         - А плиту-то надо менять, – сказала она вслух, – что-то дергаться стала.

Обратная сторона Луны

         Жила-была на небе Луна. Была она очень красива, и жители Земли любили смотреть на ее сияющее лицо. Луна
очень радовалась тому, что у нее столько поклонников, и с удовольствием поворачивалась к ним то одной, то другой
своей стороной. Люди восхищенно расхваливали лунные дорожки, которые она рисовала на поверхности воды, а
моряки не сводили с нее глаз, ибо она указывала им путь
домой. Куда еще смотрели люди, о чем еще они говорили, она
не слышала – ей нравилось слушать только разговоры о ней самой.
         Но самым любимым ее занятием было смотреть на Солнце. Когда лицо ее было обращено к Солнцу, ей становилось так хорошо и так светло на душе, что она, казалось, пропитывалась его светом насквозь и разбрасывала его во все стороны. Так и жила Луна – смотрела то на Солнце, то на землю.
         Но вот однажды вечером случилось что-то необычное. Она вдруг услышала чей-то плач. Взглянув на землю, Луна увидела девочку, застигнутую проливным дождем посреди поля. «Где же твоя мама?» – забеспокоилась Луна. Она слышала детский плач впервые в жизни, и этот звук не давал ей покоя. Раньше она не обращала на них внимания: почему-то они казались ей шумом космического ветра. Но чем дольше Луна слушала этот плач, тем острее она понимала, что мало чем может помочь этой девочке. Она совсем забыла, что может осветить ей путь домой, но тревога настолько сжала ей сердце, что она даже забыла выглядывать из-за туч.
         «Что я могу сделать?» – горько думала она. Долго выносить этот плач она не могла, и перевела свой взор на Африку, где ею обычно любовались рыбаки, приходившие ночью вынимать свои сети. Но почему-то она увидела не их, а двух голодных бродяг, ковылявших по извилистой тропинке в город. Вид их был настолько жалок, что Луна снова забыла о своих прямых обязанностях и вместо того, чтобы осветить джунгли серебристым светом, спрятала лицо за ближайшей горой. Но и там ее поджидала неприятность: она увидела, как огромный питон обвил своими кольцами зайца и вот-вот его проглотит.
         - Нет, это уж слишком, – в отчаянье проговорила Луна и отвела взгляд.
         Шло время. Сколько Луна ни пыталась закрыть глаза на то, что творилось на Земле, она почему-то не могла не слышать стонов, плача и криков. Незаметно для себя она стала все реже смотреть на Солнце – ей казалось, что все, что было хорошего в мире, вдруг исчезло, испарилось навсегда, а какой прок смотреть на Солнце, если в голову лезут оно горе и слезы. Лицо ее потухло. Люди на земле заволновались. «Как так, – говорили они, – никогда такого не было, чтобы Луна светила так тускло». Но их ждал еще больший сюрприз. Однажды Луна не появилась на горизонте больше месяца.
         В мире стали предсказывать великие бедствия и даже поговаривали о конце света. На самом же деле Луна в это время смотрела на Землю, как и прежде, только ее никто не видел. Ведь Луна светит отраженным светом, а отражать ей было нечего. Лицо Луны затянуло мраком: она смотрела только на Землю, а что еще можно ожидать от такого занятия?
         Но вот однажды мимо нее пролетала комета. Она была такая сияющая, такая стремительная и быстрая, что Луна невольно загляделась на ее прекрасный хвост. Комета весело помахала ей хвостом.
         - Почему ты такая веселая? – спросила Луна.
         - Мне радостно, потому что я вращаюсь вокруг своей звезды, – звонко ответила комета.
         - А где она?
         - Вон там, видишь большая и яркая?
         - Да, красивая.
         - А где твоя звезда? – спросила комета, – и почему ты все время смотришь вниз?
         - Моя звезда – Солнце, но я уже давно не смотрю на него. Не могу. Видишь, сколько на Земле зла.
         - Но если ты не будешь смотреть на свою звезду, тьмы прибавится, а света станет только меньше, – донесся до нее радостный голос кометы, и она исчезла в звездных просторах.
         - И правда, – подумала Луна и взглянула на Солнце.
         Оно сияло так ярко, так ослепительно и излучало столько тепла, что у Луны тут же отлегло от сердца. Она улыбнулась и стала жадно впитывать в себя солнечные лучи, стараясь не пропустить ни одного. Солнце улыбалось ей, а она улыбалось ему в ответ. Его лучи пронизывали ее насквозь, но ей казалось, что она никогда насытится ими до конца. Мысли о бедах и печалях не ушли от нее, она все еще слышала плач и стоны, доносившиеся с Земли, но они отходили куда-то на задний план. Сияние теплого Солнца не давало им затмить радость круглолицей Луны.
         Мрачные мысли, казалось, убегали, прятались от яркого сияния, и в конце концов все они очутились по ту стороны Луны, на другой ее стороне. Они сгрудились там и тихо ждали своей участи. Луна же подставила Солнцу свое круглое лицо и решила никогда больше не отводить от него глаз. Но одновременно она хотела светить людям, которые вдруг снова увидели ее свет и очень обрадовались. Луна решила смотреть одновременно и на Солнце, и на Землю. Но поскольку она хотела, чтобы на Земле всегда видели ее свет, она не могла повернуться к Земле своей второй, темной стороной и решила, что земляне никогда не увидят ее обратной стороны. «Зачем им видеть мрак и тьму. Этого и так хватает», – подумала она.
         С тех пор на Земле нельзя увидеть обратной стороны Луны. Но не стоит об этом грустить. Хорошо, что Луна всегда обращена к нам светлой стороной, а когда она на время исчезает, уходя вслед за солнечным светом, знайте, что она поворачивается к Солнцу даже этой, мрачной стороной. И тогда все темные и мрачные мысли, которые накопились у нее за месяц, растворяются в теплых лучах небесного Светила.
         Время от времени все же и с ней случаются затменья. Она вдруг входит в тень Земли, и тогда, на короткое время, старые мысли снова овладевают ее сердцем. Лик ее гаснет, и она тихо ждет окончания этой кратковременной пытки. Но и в эти короткие мгновения она всем своим существом рвется к Солнцу, она летит, стремится к нему, и затмения ее длятся очень недолго. Тень Земли уходит, неизменно уходит, и круглолицая красавица Луна снова струит на нас свой серебристый свет.

Пара носков

         На полке в шкафу жила-была пара носков. И вечно они теряли друг друга.
         - Где же моя пара, – все спрашивал один носок, протискиваясь между завалов трусов да маек, – куда она опять запропастилась?
         - Вечно его не доищешься, – сетовала его пара, – уже весь дом перевернули.
         Вообще-то рядом валялось много таких носков, потерявших пару, и все они грустно смотрели друг на друга, понимая, что никто другой им, конечно, не подойдет. Бывали попытки собрать пару из похожих носков, но они выглядели как-то нелепо друг с другом и скоро понимали, что без своей пары они ничего не стоят.
         И вот лежит носок на полке и думает: «Куда же девалась моя пара? Только вчера мы были на короткой ноге. Помню, вечером нас бросили в стиральную машину. Я долго мялся да крутился вокруг нее – все боялся потерять. А потом как пошла эта пена, глаз и замылился. Больше я ее не видел. Но, может быть, она еще на сушилке. Подожду».
         И он подождал, но его пара не явилась ни вечером, ни через неделю. Со временем он привык к обществу таких же одиноких носков, как он. Они лежали грудой в углу полки, потеряв всякий интерес к жизни. Каждый знал, что он, по сути, просто тряпка.
         Каждый вечер, когда на полку клали новые свежие вещи, носки без пары тревожно вглядывались во вкусно пахнувшие сорочки, не торчит ли из них хотя бы краешек его пары. Некоторым везло, и тогда счастливчик нередко скатывался без чувств прямо на середину полки, и пару тут же замечали и брали в дело. Остальные завистливо глядели им вслед и вздыхали.
         Но счастливые воссоединения длились недолго. Вернувшись с прогулки и повертевшись в барабане стиральной машины, пары частенько снова распадались, и счастливчик снова оказывался в груде носков-одиночек.
         - Может, всему виной стиральная машина? – подумал однажды наш носок. – Или сушилка, с которой мало кто возвращается? Где же, в каком месте я ее теряю?
         - Вечно вы, носки, места себе найти не можете, – прокряхтела как-то раз старая клетчатая рубашка с полуоборванными пуговицами.
         - И то верно, – вздохнул носок. – А что это ты делаешь, – спросил он, увидев, как рубашка методично обматывает свои полуоборванные пуговицы нитками, которые распустились у нее вокруг петель.
         - Привязываю к себе то, что все время норовит оторваться. Они, пуговицы, такие – упустишь и не поймаешь. А что я без пуговиц? Тряпка.
         Носок задумался.
         - Так вот оно что! – вдруг воскликнул он радостно. – Когда-то и мы с моей парой были связаны нитью, но эту нить оборвали! И теперь нас ничего не связывает. Вот почему мы теряемся. Как же нам снова привязаться друг к другу?
         - Ясно как, – бросила рубашка, продолжая обматывать пуговицы бахромой, обильно свисавшей вокруг петель, – ты же весь состоишь из нитей. Надо только, чтобы они не вокруг тебя крутились, а протягивались к другому. Потом эти нити сплетаются в крепкие связи. Чем крепче объятья, тем меньше шансов оторваться друг от друга во время большой стирки.
         - А что это за стирка?
         - Это особо длинная программа, которую выдержать могут лишь те, кто крепко связан между собой.
         Носок попробовал оторвать от себя одну ниточку и поморщился:
         - Не очень-то приятно.
         - Это поначалу. Как только начнешь, войдешь во вкус. А уж когда возникнет между вами связь, поймешь, что лучше этого ничего и нет на всем белом свете.
         И стал наш носок понемногу отдирать от себя ниточки. Сначала одну, потом другую. Встретившись со своей парой, он то и дело протягивал к ней эти ниточки, но нитей было слишком мало, и поначалу они все время рвались. Но он не оставлял дела. И вот, наконец, вокруг него уже висела пышная бахрома. Его паре сначала не очень-то нравился его патлатый вид, но уж больно настойчиво протягивал он к ней свои нити, что она решила тоже протянуть к нему свои и через некоторое время они уже так переплелись, что были не разлей вода.
         И вода их действительно больше не могла разлить. Когда, наконец, настал час большой стирки, они протянули друг к другу все свои нити, сплелись в тесных объятьях и стиральная машина, сколько ни билась, сколько ни пенилась, только крепче затягивала их многочисленные связи.
         Помятые, пообтрепанные, они, наконец, выбрались с сушилки и довольные хлопнулись на полку в полном изнеможении – бок о бок.
         - Эх, старая уже пара, – сказала хозяйка, перебирая носки, – выбросить что-ли?
         Но с минуту поколебавшись, она бережно положила их обратно на полку:
         - Нет, оставлю. Эти – особенные, они почему-то никогда не теряются.

Паутина, которая никогда не кончается

         Зайчиха тихо спала в своей норке, окруженная выводком пушистых Зайчат, которые жались к ее теплой шерстке. Ей не хотелось просыпаться: даже во сне она знала, что, проснувшись, ей придется вспомнить о том, о чем вспоминать не хотелось. В двери сознания упрямо стучалось что-то неприятное, липкое и гадкое, и, блуждая на грани между сном и пробуждением, она отчаянно боролась за свой покой.
        Наконец, Зайчиха открыла глаза: в норку ворвался
озорной солнечный лучик и защекотал ее в нос. Она чихнула и окончательно проснулась. «Какое солнце», – с улыбкой подумала она, еще не вполне осознав, что уже не спит. Окинув взглядом свою норку, она нырнула к выходу и высунула мордочку наружу. Весь холм был залит тепло-оранжевым светом утра.
        Но тут она вспомнила – паутина! Паутина была везде: на деревьях, на траве, на пнях и даже на ней самой и в ее норке. Вот почему ей не хотелось просыпаться! «Куда же от нее деваться? – взгляд Зайчихи потух, улыбка исчезла, а в сердце прокрался давно знакомый страх.
        Паутина покрывала лес давно, никто уже не помнил, как и когда она появилась. От нее не было никакого спасения. Едва счистишь ее липкие нити со своего носа и лап, как она снова появляется, и ее становится еще больше.
        Забыть о паутине удавалось только во сне, да и то не всегда. Частенько она проникала даже во сны, и все портила. Впрочем, во сне она не казалась такой реальной.
        В этот момент Зайка увидела бежавшую мимо белку. Та несла в руках какую-то плошку.
        - Доброе утро, соседка, – окликнула ее Зайчиха.
        - Доброе, доброе, – торопливо отвечала белка, – как Зайчатки?
        - Спят еще, а что это ты несешь?
        - Да вот купила средство от паутины?
        - Не может быть! – воскликнула удивленная Зайчиха.
        - Дорогая вещь, – со знанием дела объяснила соседка, – пришлось отдать за нее годовой запас орехов.
        - И что, помогает? – поинтересовалась Зайчиха.
        - Разумеется.
        - Покажи.
        - Ну что ж, смотри, – белка помазала себе нос и с довольным вздохом опустилась на траву, сплошь покрытую паутиной. Вдруг глаза ее закатились в блаженной истоме, и она, запинаясь, проговорила:
        - Ах, как хорошо, и никакой па…ути..ны.
        Зайчиха не могла поверить своим глазам. В этот самый момент паутина, вместо того чтобы исчезнуть, начала расти, расползлась по всей мордочке белки и стала ее душить.
        - Соседушка, – проговорила изумленная Зайчиха, – как же ты говоришь, что паутины нет! Ее наоборот стало больше. Неужели ты не чувствуешь, что она тебя душит?
        - Кхе…- крякнула одуревшая белка, в инстр..Ук (она икнула)…ции написано, что это временно, пока не начнет действовать препара…
        Не закончив фразы, белка тяжело вздохнула, и, пошатываясь, заковыляла по направлению к кривой сосне, где у нее было дупло.
        - Бедняга, – с сожалением подумала Зайчиха. – Что же делать, есть ли спасение от этой гадости, или паутина будет душить нас до конца дней! Может, спросить других зверей? Многие из них живут долго, и, наверняка, что-нибудь да знают.
        Но кого она ни спрашивала, никто не сказал ей ничего дельного. Жабы раздувались от гордости, и говорили, что главное уважать себя. Уважающие себя звери тщательно вываливаются в грязи, чтобы паутины было не видно. Зайчиха только пожала плечами.
        Дятел сказал, что сбивает с себя паутину ударами головы о ствол. «Натарабанишься так с утра до вечера, падаешь без задних лап и спишь до утра. И никакая паутина в голову не лезет».
        Рыбы объясняли, что главное – быть скользким, и паутина просто не успевает налипать.
        Осел тупо твердил, что паутины вообще нет. Черви сказали, что лучше не высовываться из навоза.
        Выслушивая все эти ответы, Зайчиха только качала головой. Лес был опутан паутиной; она не давала зверям ни дышать, ни ходить.
        С дрожащим сердцем повернула Зайчиха домой. Пробегая мимо муравейника, она вдруг остановилась как вкопанная: на муравьях и на муравейнике паутины не было.
        - Как же это так? – обрадовалась Зайчиха. – Почему я этого раньше не замечала? Нужно спросить, как это у них получается? Но она не знала муравьиного языка. Звери обычно понимают друг друга, а с муравьями трудно найти общий язык. – Кто же может знать язык муравьев?
        - Эй, – закричала она, – почему паутина к вам не липнет? – Но никто ее не понял.
        На следующий день рано утром Зайчиха отправилась к мудрому филину. Уж кто-кто, а он должен знать о языке муравьев. Филин налил Зайчихе чашечку мятного чая и усадил в мягкое кресло.
        - Язык муравьев, – протянул он задумчиво, – давненько никто меня об этом не спрашивал. – Это очень редкий язык. Муравьи живут обособленно. Мало кто их понимает. Но я слышал от своего прадеда, что у короля Востока есть книга, где объясняется язык муравьев. Муравьи создания мудрые, мудрее нас филинов. У них нет начальника, но они живут в согласии и никто не может их одолеть.
        - Спасибо, - ответила Зайчиха, проглотив последнюю каплю душистого чая. - Надо искать этого короля.
        - Путь не близкий, – прокряхтел старый филин и с тоской посмотрел в темнеющую даль. Знаю только, что живет он на высокой скале, за сто гор, сто полей и пять морей. А дворец его стоит на холме над холодным морем.
        Поблагодарив филина, Зайчиха побежала домой, дала указания сестрице о том, как ухаживать за Зайчатами, и на следующее утро отправилась в дорогу.
        Долго ли, коротко ли, а добралась она, наконец, до высокого холма на краю холодного моря. А перед холмом – пещера. Хотела было Зайчиха обойти пещеру, да не смогла. Какой бы дорожкой они ни побежала, она все время оказывалась прямо перед входом.
        - Видно, путь мой лежит через тьму, – вздохнула она и двинулась вперед. В пещере ее поджидал дракон. Он лежал на холодном сыром полу, а из-под зеленого брюха выглядывал краешек ветхой книги. Дракон зловеще сверкнул глазами, и в желудке у него заурчало.
        - Наконец-то, – промурлыкал он от удовольствия, – последний мой ужин приходил тридцать лет назад. – Он облизнулся. – Прав был владыка Востока: никому больше не нужна эта книга. Разве что таким как ты, ха-ха-ха, – злобно зашипело чудовище. Эх, если б не цепь, я бы уже давно слетал на охоту, – с некоторой грустью сказал дракон.
        Зайчиха посмотрела вокруг, но не увидела никакой цепи. Тем временем дракон схватил Зайчиху когтистой лапой и поднес к самой пасти. Зайчиха зажмурилась. Но что-то сказало ей в этот момент, что если уж погибать, то не лучше ли попытаться договориться с драконом.
        - Да, - ответила она, - я все понимаю, господин дракон, и не возражаю, чтобы вы меня съели. Это ж надо, тридцать лет без ужина! Но позвольте мне перед смертью спросить, что это за книга у вас под брюхом?
        Услышав такие кроткие слова, дракон вдруг смягчился:
        - Пожалуй, ведь последнее желание закон. Эта книга – язык муравьев. Владыка Востока, которому я служу, повелел мне хранить её как зеницу ока, потому что в ней какая-то мудрость. Всех, кто приходит за ней из большого мира, я должен беспощадно сжирать. Но если книга пропадет, – голос его дрогнул, – он замучает до смерти мою дорогую доченьку, которая томится у него в башне. Из глаз чудища брызнули слезы. Король украл её ещё крошкой, а теперь она, наверное, уже красавица. Ведь я не видел её уже лет сто! Я бы давно вызволил её из неволи, если бы не эта проклятая цепь.
        - Ужасно, – сочувственно согласилась Зайчиха, и снова огляделась вокруг, но цепи так и не увидела. – Знаете, господин дракон, один ученый филин сказал мне, что в этой книге тайна муравьиного языка, и если изучить этот язык, то можно узнать, как избавиться от паутины, которая окутала лес. Подумайте сами, зачем королю Востока так хранить эту книгу, если только в ней не кроется какая-то тайна, которая ему может навредить, или даже может его погубить? Разве не этого вы хотите? Он не стал бы так дрожать над этой книгой, не будь в ней не говорилось о чем-то важном.
        Дракон вдруг повеселел. – Действительно, и как это я сам об этом не подумал. Все, кто приходили до тебя, говорили, что книга поможет избавиться от паутины, но не говорили, что это как-то навредит королю Востока. Только ты это заметила.
        С этими словами он бережно поставил Зайчиху на пол. – Бери книгу.
        - Но ведь, если король узнает, что книга пропала, он замучает вашу дочь.
        - Он все равно ее замучает. Я каждый вечер слышу, как она стонет в черной башне. Но если ты права, если книга поможет открыть тайну его власти, быть может, чарам его придет конец. Дай Бог тебе удачи, - крикнул он Зайчихе вослед, когда та уже выбегала из пещеры, волоча за собой древний фолиант.
        Язык муравьев оказался не таким уж сложным. Изучая его, Зайчиха не подозревала, что в этот самый момент шпионы короля Востока, злобные комары, летят к своему хозяину, чтобы рассказать ему об исчезновении сокровенной книги. Выслушав их писклявый донос, король Востока рассвирепел. Вскочив со своего престола, он, быстро перебирая всеми лапами, – а он был гигантским пауком, – посеменил к черной башне, где томилась дочь дракона. Он убьет пленницу, а потом рассчитается с предателем. Во рту его уже закипала новая порция паутины. Он выплюнет ее на жертву, опутает ее с ног до головы, а потом задушит.
        Зайчиха тем временем уже заканчивала освоение муравьиных глаголов. Наконец, она почувствовала в себе силы связать несколько фраз, и бросилась искать ближайший муравейник. Долго искать ей не пришлось; на склоне холма она быстро отыскала дружную цепочку, тащившую в свой дом соломинку. Подпрыгнув к ним одним прыжком, Зайчиха заговорила громким голосом, стараясь четко произносить муравьиные гласные:
        - Простите, пожалуйста? Скажите мне, почему паутина к вам не прилипает? Услышав речь на ломаном муравьином наречии, муравьи застыли от удивления. Наконец, последний в веренице муравей заговорил:
        - Что за диво? Ни одно существо не заговаривало с нами на муравьином наречии с тех пор, как явился владыка Солнца. Но если ты говоришь с нами, значит пробил час поделиться тайной нашего рода. Когда владыка Солнца озарил нас своим лучом, род наш принял от него особый дар: мы не нуждаемся в начальнике; каждый из нас сам знает, что ему делать, но от этого не происходит разладов, а наоборот, воцаряется согласие. Владыка Солнца ниспослал этот дар и другим существам, но они отвергли его. Со временем они забыли, как жить своим умом. А потом появился злобный паук, король Востока, который подчинил себе других царей и изобрел способ держать всех в страхе. Он напустил на лес проклятье вечной паутины; она набрасывается внезапно и начинает душить. Лесные жители придумывают разные способы, как от нее избавиться, но все эти хитрости подсказал им сам король Востока, чтобы еще больше их опутать. Есть только один способ избавиться от паутины. Нужно увидеть нить своей жизни в руках у владыки Солнца. Он сам разматывает этот клубок, и нам нечего бояться. Вот почему паутина к нам не липнет.
        - Спасибо, друзья, – поблагодарила Зайчиха, – но как же увидеть владыку Солнца?
        - Прощай, хранительница тайны муравьев, - вдруг сказал муравей, – ответа на этот вопрос не знает никто. Нам пора.
        Обдумывая эти не вполне утешительные новости, Зайчиха побрела по направлению к своему лесу, но вдруг остановилась. Взгляд ее упал на башню, в которой томилась дочь дракона, и она вздрогнула от внезапной мысли. Что же будет с бедняжкой? Несколько секунд она колебалась, но потом развернулась и решительно побежала ко входу. Прошмыгнув мимо двух стражей, которые не заметили мелькнувшего у них между ног маленького серого комочка, она стала быстро взбираться по тёмной винтовой лестнице, едва видимой в свете мерцающих факелов. Наконец, она вбежала в небольшую комнату на самом верху башни, и перед ней открылось ужасное зрелище. Огромный паук загнал в угол дочь дракона и набрасывал на нее прочные веревки ядовитой паутины. Та пятилась назад, а в глазах ее бродил ужас. Но чем больше она пятилась, тем больше веревок и нитей появлялось на ней, и тем тяжелее ей было дышать.
        - Стой, - вдруг послышалось сзади. Паук остановился и обернулся. Увидев Зайчиху, он расхохотался.
        - Это еще что за тварь? Как ты посмела вторгнуться в мои владения, – прорычал он угрожающе.
        - Я знаю секрет муравьев, – тихо проговорила Зайчиха. При этих словах по телу паука пробежала дрожь.
        - Так значит, это ты выкрала секрет у дракона, – и на Зайчиху стала надвигаться огромная зловещая тень. Ну что же, одним ударом я разделаюсь и с тобой и с этой гадкой драконихой, а потом и с ее папашей.
        Он набрал с рот побольше липкой слюны и что было сил плюнул. Паутина обвила было шею Зайчихи, но тут же упала на пол и рассыпалась в прах. От удивления паук попятился назад. Но через секунду он снова дал залп. Результат был тот же. Паутина рухнула и рассыпалась, превратившись в груду пепла. Глаза злодея налились кровью. Вдруг он выпустил еще один залп паутины, но она осталась висеть в воздухе, описывая круги над Зайчихой. Та вдруг ясно увидела перед собой своих Зайчат в норке, а рядом свою сестру. Зайчата лежали вверх лапками и тихо стонали. Мордочки их были опутаны паутиной. «Они задыхаются! – в отчаянии кричала сестра. «Сестрица помоги, быстрее возвращайся». Зайчиха почувствовала, что у нее обрывается сердце, душу ее заволакивает пелена страха, а откуда-то сверху на нее падают липкие нити паутины. На этот раз паутина достигла цели. Зайчиха рухнула на пол, едва дыша – паутина залепила ей нос.
        Паук зашипел и стал, лязгая когтистыми лапами, приближаться к жертве.
        - Ну что, помог тебе секрет муравьев, глупая тварь? Смотри на меня, посмотри мне в глаза, куда это ты уставилась?
        Глаза Зайчихи были устремлены куда-то на стену. Паук обернулся и обомлел. В маленькое решетчатое окошко башни смотрело сияющее лицо, от которого вся комната озарялась ярко-оранжевым светом. Зайчиха не могла отвести от него глаз, а паук присел от неожиданности. В следующий момент она увидела клубок своей жизни в руках у лучезарного Принца; он держал его крепко и нежно, и его сияющий вид говорил: «Не бойся, я держу нить твоей жизни». Комок отступил от горла Зайчихи; она глубоко и свободно вздохнула, приподнялась и…стряхнула с себя паутину. Все еще видя Владыку Солнца краем глаза, она смело двинулась навстречу пауку и, глядя ему прямо в глаза, твердо сказала: «Убирайся прочь».
        Тот вздрогнул и вдруг стал уменьшаться в размерах, пока, наконец, не рассыпался в мелкую пыль.
        - Бежим, – весело крикнула Зайчиха дочери дракона. – Кто-то уже давно хочет тебя видеть! И они припустили вниз по винтовой лестнице.
        Вбежав в пещеру дракона, молодая дракониха кинулась в объятья отца. Тот залился слезами.
        - Доченька, ты жива, спасибо тебе, смелая Зайчиха. Хоть ты доченька полетаешь на свободе, а мне, видно, не судьба. Никому не разбить этой тяжелой цепи.
        - Отец, но здесь нет никакой цепи, – воскликнула дочь дракона.
        - Есть, я ее чувствую. Я слышу ее бряцание. Она очень тяжела.
        - Я знаю тайну муравьев, – прервала его Зайчиха, - и теперь в лесу нет паутины, которая никогда не кончается, и нет цепи, которую нельзя было бы разорвать.
        В подтверждение своих слов она вдруг заговорила на языке муравьев. Услышав звуки этого странного наречия, дракон почувствовал, как к нему возвращаются силы. Он позабыл о цепи, рванулся вперед, выбежал из своей пещеры и взмыл в небеса. За ним взлетела в небо его дочь.
        Так и кончается эта история. Дочь дракона отнесла Зайчиху в родной лес. Все, конечно, перепугались, когда увидели дракона, спускающегося с небес на земляничную поляну. А когда с плеч чудовища спрыгнула Зайчиха, все обомлели от страха. Ошеломленные звери окружили ее особым почетом и даже хотели сделать царицей. Но Зайчиха отказалась.
        Рассказав лесным жителям секрет муравьев, она взяла своих деток и ушла жить за дальний овраг, где в ветвях старого вяза жил мудрый филин. Но, сколько она ни пыталась отыскать одиночество, к ней все время приходили посетители и все время спрашивали о дальних странах.
        Шли годы, о Зайчихе стали постепенно забывать. Она жила со своими детьми и беседовала только со старым филином, а вечерами подолгу вглядывалась в горизонт. Забывая о Зайчихе, лесные жители стали постепенно забывать и секрет муравьев. В лесу стали поговаривать о новом царе, а однажды она услышала от сорок тревожный рассказ о том, как волчонок угодил в паутину, а та оказалась такой прочной, что его не смогли вытащить даже твое взрослых волков. Зайчиха только покачала головой.
        Однажды вечером она сидела на своем любимом пригорке и вглядывалась в темнеющую даль. Что-то томило ей сердце. Вдруг на западе она увидела два темных пятнышка, которые нарастали с каждой секундой. Когда они приблизились, она отчетливо увидела летящих по небу двух драконов.
        - Друзья, я здесь, сюда!!! – закричала она, и сердце ее забилось от радости. Увидев ее, драконы приземлились на холм, и дракон-отец сказал:
        - Мы прилетели за тобой по велению владыки Солнца. Держи, – с этими словами он бросил ей конец нити, – это нить твоей жизни, вернее ее конец. Крепко держи этот конец и сматывай нить, пока мы будем лететь, и она приведет тебя в его сияющий чертог. Держись за конец своей жизни, и он приведет тебя к ее началу.
        Зайчиха крепко ухватилась за конец брошенной ей нити, все трое взмыли в лазурную синеву небес.

Прозрачный небоскреб

         В одном городе был прозрачный небоскрёб. И был он такой полуреальный, так что нельзя было сказать, существует
он на самом деле или нет.
         Людям, смотрящим на небоскрёб, казалось, что они смотрят на сон. Но сон этот был очень притягательным, и многим казалось, что к небоскрёбу можно подойти,
прикоснуться и даже зайти внутрь. Но никто к нему не подходил!
         - Зачем, – думали люди, – он такой призрачный, что того и гляди растворится в воздухе.
         Более того, иногда казалось, что небоскрёб уже
наполовину растворился, и как бы вообще ни на чем не стоит, а его вершина вообще терялась где-то в облаках.
         - М-да, – думали люди, – эдак от него скоро вообще ничего не останется. Проснёмся однажды утром, а его и нет вообще, – развеяло ветром.
         И действительно, с каждым днем небоскрёб становился всё прозрачней. Глянешь, бывало, в его сторону и видишь только устремлённые ввысь вертикали, а основания и вершины уже не видно, как будто линии тоже стали прозрачными и лишь угадывались слегка.
         Но чем более прозрачным становился небоскрёб, тем больше людям чего-то не хватало.
         - Что-то в нём, конечно, есть, – думали они, спеша по делам, – неужели завтра совсем развеется? – Они вздыхали они и переводили взгляд на более осязаемые предметы.
         И вот однажды приехал в этот город один человек. Друзья первым делом повели его на экскурсию по городу, и первое, что он увидел, был прозрачный небоскрёб. Пораженный его видом, он остановился и долго не мог сдвинуться с места.
         - Что это? – спросил он.
         - Где? А это… это прозрачный небоскрёб, – ответила его спутница и пошла дальше. – Пойдем, лучше я покажу тебе старинную улицу.
         Но приезжий не мог оторвать глаз от небоскрёба. Он развернулся и пошел прямо к нему.
         - Ты куда? – окликнула его спутница.
         - Хочу на него посмотреть, – ответил тот, – вернусь к ужину.
         - Да ты что, – засмеялась она, – это же мираж. Он рассеется с минуты на минуту.
         Но гостя уже было не остановить. Он уже шел в направлении небоскрёба. Прохожие с удивлением оглядывались, когда видели, куда направляется этот странный человек. Безумец, - думали они, – конечно, небоскрёб – это городская достопримечательность, но зачем же туда ходить? Есть вещи, на которые можно смотреть только издалека.
         Гость, однако, продвигался квартал за кварталом, и вдруг заметил, что небоскрёб начал обретать более чёткие очертания. С каждым шагом здание становилось плотнее, реальнее, чётче. И вот уже проявились нижние этажи, уже можно было ясно разглядеть крышу. Еще несколько шагов, и он увидел, что стены вовсе не прозрачны, а сделаны из бетона и стекла. Подняв глаза, он увидел окна, в них свет и людей.
         И вот, наконец, он оказался прямо у входа в здание, подпиравшее крышей небеса. Оглянувшись на город, он оторопел от неожиданности – улицы, по которым он только что шёл, сделались прозрачными, зыбкими, как бы едва намеченными карандашными линиями. Мимо проплывали прозрачные люди, а некоторые проскальзывали сквозь него.
         - Как же так? Почему всё стало прозрачным?
         В этот момент двери небоскрёба разъехались, и он увидел холл и несколько лифтов. Войдя внутрь, он увидел вполне реальных людей. Пол и стены были, как и полагается, твёрдыми.
         Вдруг перед ним вырос высокий седовласый старик, державший в одной руке чашку кофе, а в другой томик шекспировских сонетов. Выглядел он так приветливо, что гость тут же захотел задать ему вопрос.
         - Простите, – обратился он к старику, – я нездешний, почему снаружи всё кажется прозрачным, а здесь все плотное?
         - Никакого чуда, – ответил старик. – Небоскрёб прозрачен только для прозрачных людей. Прозрачные никогда не замечают ничего настоящего. Всё настоящее им кажется нереальным. Они живут в прозрачном городе, делают прозрачные дела, ходят по прозрачным улицам. И им кажется, что ничего настоящего не существует, что это выдумка, лёгкое видение над горизонтом, которое скоро развеется по ветру. Впрочем, так оно и будет. Однажды утром они не увидят небоскрёба.
         - Как? Неужели он рассеется?
         - Нет, – ответил старик, – рассеются они. Прилетит озорной ветер и развеет все призрачное как пыль, а им будет казаться, что мир наполнился тоской.
         - Но у меня там друзья, – сказал гость.
         Старик помолчал, а потом промолвил:
         - Что-то настоящее всегда должно висеть на горизонте. Мы поднимаем взгляд и видим его подобно прозрачному небоскрёбу на окраине города, и на мгновение нам становится не по себе. Только увидев что-то настоящее, мы понимаем, что жили призрачно. Пусть твои зыбкие очертания станут перед их глазами несбыточным сном, и тогда твой устремлённый к небу силуэт вселит в них неодолимое желание подойти к тебе поближе. И возденут голову к небу, где теряются твои черты и поразятся новому небоскрёбу. Они увидят, что ты – настоящий, а мир за их плечами прозрачный. А потом возникнет кто-то, призывно машущий им рукой и зовущий туда, где все реально.
         В этот момент здание слегка тряхнуло, и началось мерное покачивание.
         - Что это? – встревожено спросил гость.
         - Это ветер, – тихо ответил старик, – пора.
         Гость подбежал к окну и оцепенел – здание оторвалось от земли и начало медленно подниматься на воздух. В глазах его мелькнула радость, но потом он перевёл взгляд на старика, который стоял посреди холла с чашкой кофе в руке и пристально смотрел ему в глаза.
         - Быстрее, – говорил этот взгляд, – а то будет поздно.
         Гость понял. Он бросился к входной двери. Двери тихо разъехались, и он, поколебавшись мгновение на пороге, выпрыгнул из плывущего над землёй здания прямо на улицу.
         ***
         - Что с тобой, сынок, – проговорил чей-то голос. Он лежал на тротуаре, а над ним склонилась старушка.
         - Ничего страшного, – прокряхтел гость, поднимаясь с земли, – я немного упал.
         Та взглянула на него как-то недоверчиво и сказала:
         - Я не об этом. Ты весь какой-то прозрачный. Давно не ел?
         Гость поднял на нее удивлённый взгляд, лицо его озарилось улыбкой, глаза заблестели, и он воскликнул:
         - Прозрачный?! Ура-а-а-а! Всё, иду есть! Меня как раз ждут к ужину.
         Он заключил старушку в объятья и от всей души расцеловал. Потом развернулся и вприпрыжку побежал вдоль домов и кварталов. А старушка так и осталась стоять посреди улицы, обомлев от восторга.
         - Ну вот, – проговорила она, – теперь и к соседке идти ругаться не хочется. А ведь в третий раз затопила меня, злодейка. Странный человек. И прозрачный до ужаса, совсем как наш небоскрёб.
         Она поправила шарф, переложила в другую руку клюку, и грустно посмотрела ему вслед. Но на какое-то мгновение морщины лица её разгладились, из глаз ушла тоска, и она тихо проговорила сквозь накатившие слёзы: - Что-то я совсем видеть плохо стала. Всё вокруг какое-то призрачное.

Сказка про Красную Жабочку

         Жила-была одна Жаба. И всех она давила. А почему – и сама не знала. «И что это я всех давлю, – думала она, –
видимо, не могу иначе».
         Сидит себе, бывало, на берегу болота, видит – ежик. Прыг на него и давай душить. Ежик сопротивляется, кричит: «Ай,
жаба душит», да ничего поделать не может. Такая сильная
была Жаба.
         Думали-думали звери лесные, что же им делать с этой Жабой. Стали придумывать приемы разные, чтобы ее с себя скинуть. А Жабе – хоть бы хны. Жмет и душит. Приуныли звери: видно не сладить им с этой Жабой.
         И тогда решили они служить этой Жабе верой и правдой – раз давит. Что с ней поделаешь? Делают ну почти все, что она хочет.
         И решила та Жаба, что она прям царица. Раз все ради нее делается. «Да я их всех задушу, если что», – думает. – Я такая». И стала она расширять свое жабье царство – чтоб везде она могла всех душить. И все звери как-то сразу стали на жаб походить. Скачут с места на место и друг дружку давят.
         Мол, Жабе можно, а нам что – нельзя? Ежели зверя не давить, он совсем разленится. А так – все в тонусе, не расслабишься. А Жаба сидит себе, жиреет и радуется – эвон, оказывается, какая она интересная персона получилась. Всех научила, как жить.
         «Зверя нужно прижимать, – рассуждала про себя Жаба. Пока душу – надеюсь».
         Рассуждала она, конечно, про себя, но вслух. И был у нее сыночек, тоже жаб, которые все ее речи, про себя вслух произносимые, внимательно слушал. Слушал-слушал, и, наконец, стал полноценным жабом.
         И вот в один прекрасный день он возьми да и прыгни на свою маму и давай ее душить. «А-а-а-а, – кричит Жаба, – жаба душит!»
         – Не жаба, а Жаб, – прокряхтел сынок.
         – Ты что же на собственную маму покушаешься, сынок? Я ж тебя поила, кормила.
         – Вот и выкормила, гордись, – поднатужился сынок и надавил на маму еще покрепче.
         «Ох, не буду больше никого давить, – думает Жаба, – дал бы только Господь от сыночка избавиться. Забуду прям, как это делается».
         Услышал Бог ее молитву и сбросил сыночка с мамочки, то есть силы у того кончились и он соскользнул на пол и заснул. Обрадовалась Жаба, поскакала вокруг болота и кричит: «Звери мои добрые, я больше никого давить не буду! Обещаю. Это что-то на меня нашло».
         Оторопели звери – что такое? Мы уж и сами привыкли всех давить, а тут такие перемены намечаются. Да и как Жабе верить? Вчера на нее что-то нашло, сегодня сошло, а завтра – кто знает? Нет уж, пусть все будет по-прежнему, будем жить и работать по-жабьему. Так привычней.
         А Жаба прям сама не своя.
         – Да что вы, зверюшки добрые, нежто вам нравится друг дружку давить да душить? Я вон на себе испробовала, больше не хочу.
         А те не слушают. Продолжают друг дружку давить.
         «Вот что, – думает Жаба, – буду-ка я с сегодняшнего дня всех обнимать. Авось переймут, научатся». Видит – ежик. Прыг и давай его обнимать. Тот весь в комок сжался – мол, опять Жаба за свое. А ведь обещала.
         – Да нет же, ежик, миленький, ты меня не так понял. Я не давлю, я обнимаю.
         Да только не поверил ей ежик, свернулся колючим клубком, к нему и не подступишься.
         – Что давишь, что обнимаешь – все одно, – проворчал он изнутри своего клубка, – бока болят.
         Закручинилась Жаба. Что же делать? Неужели никто ей не поверит, что она изменилась?
         Сидит, горюет. А перед ней на ветке березы тутовый шелкопряд в кокон заворачивается. Забеспокоилась Жаба: что это он обматывает себя – глядишь, ненароком, удавится.
         – Эй, – кричит ему Жаба, – что это ты себя так давишь?
         – Уж лучше себя, чем других, – ответил шелкопряд.
         – Да ведь так, ненароком, совсем удавишься!
         – Да нет, подожди двадцать шесть дней, увидишь, что будет, – сказал и сгинул в своем гробике.
         «Ого, – подумала Жаба, – вот что бывает с теми, кто слишком на себя давит». Но почему-то решила подождать двадцать шесть дней.
         И вот как-то на рассвете гробик стал разламываться, а из него – бабочка выпорхнула.
         – Привет, Жаба, а вот и я.
         – Кто ты? – раскрыла Жаба рот от удивления, чуть не проглотив новую тварь.
         – Я бабочка.
         – Я тоже так хочу, – пробормотала Жаба.
         – Это можно, только надо сначала немного себя подавить – подавить в себе жабость, то есть жадность и всякое такое остальное, что тебя тяготит. Чтобы летать, нужно быть легкой – как бабочка. Ну ладно, что-то я с тобой заболталась. Мне пора на конференцию.
         – Куда?
         – Как куда, на конференцию, – и она растворилась где-то в голубой выси.
         «Я тоже хочу быть бабочкой, – подумала Жаба, – или хотя бы жабочкой, на самый крайний случай.
         И стала она себя давить. Сначала как-то неказисто получалось – ну да лиха беда начало. А потом стало лучше: она даже отдала комарам свою болотную нору – у тех детки родились, двести миллиардов штук.
         «Куда им бедным деваться, – думала Жаба, – а я и так перебьюсь».
         Долго ли коротко ли, а сдулась наша Жаба, царский вид потеряла, даже осунулась. Звери над ней потешались, но втайне уважали. А Жаба продолжала себя придавливать, да прижимать. И вот однажды утром лежит она без сил на берегу, вся жалкая и скукоженная. А мимо ейный сынок скачет:
         – Эх ты, мама, совсем гордость потеряла. Ну на кого ты стала похожа, смотреть не на что, разве что в гроб положить.
         – Ой, кто это? – от неожиданности сынок сиганул в самую трясину. К болотцу подошла красная девица, а на плече у нее сидела бабочка.
         – Смотри-ка, – сказала красная девица, – какая красивая жаба.
         – Да это не жаба, эта Жабочка, – поправила ее бабочка.
         – Нет, это не просто Жабочка, это Красная Жабочка, – сказала красная девица.
         – Ну что, возьмем ее с собой на конференцию? – спросила красная девица.
         «Да, да, возьмите меня с собой!!!» – хотела было закричать Жабочка, но почему-то не смогла, в горле что-то передавило. Но в этот миг что-то оторвало ее с земли, и она, сама не понимая как, очутилась у красной девицы на плече.
         – Как это я здесь очутилась? – недоуменно пробормотала Жабочка.
         – Ну я ж тебе говорила: ты оставила все, что тяготит, и стала легкой как перышко, – объяснила бабочка. – Теперь можно и на конференцию.
         – Ураа!!!
         И они все трое растворились где-то в голубой выси.

Сказка о веселом водопроводном кране

         Жил да был водопроводный кран, и звали его Смеситель.
С утра до вечера он только и делал, что лил воду. Только все
не по делу. То мозги запарит кипяточком, то окатит ледяным душем – для визгу. Так и жил – не тужил.
         Больше всего доставалось, конечно, ванне, которая жила прямо под ним. Ей приходилось терпеть все, что выливалось
из крана, а потом сплевывать. Долго терпела она, но вот как-то раз, поперхнувшись внезапной порцией воды, излившейся из сияющего горлышка, и, откашлявшись с характерным бульканьем, сказала:
        - И не устал ты, братец, воду лить? Все бы тебе хихоньки
да хахоньки. Ты ж меня совсем запарил, честное слово. Дело нужно с умом делать.
        Ухмыльнулся кран и спросил:
        - А что же мне еще делать, коли я кран? Лить воду только и умею. Но зато сколько пользы! Людям нужна вода, да еще каждый день. Ты у нас гляди, какая основательная, дык тебя ногами топчут, а ко мне вон руки тянут.
        - Да кто ж тебе сказал, что твое дело – лить воду? – продолжала ванна.
        - А что ж еще? – прыснул кран, – именно лить воду. И чем больше, тем лучше. Эх дали б мне волю, а то житуха – не фонтан… Только войдешь во вкус, тебе сразу рот затыкают. Не дают вволюшку разгуляться.
        - Ничего, как-нибудь разгуляешься, – подытожила ванна и замолкла.
        Долго ли коротко ли, а стал наш кран временами посвистывать – вначале немного, а потом все больше.
        - Что это ты, братец, посвистывать начал? – как бы между делом поинтересовалась ванна.
        - Яяя? Ссего это ты фзяла, – прошепелявил кран и почему-то перестал лить воду. – И се это ты все капаес да капаес?
        - Это не я капаю, это ты капаешь, – осадила его ванна.
        Кран удивленно оглядел себя и понял, что действительно капает.
        - Ух, и сто это со мной, – испугался было он.
        - Стареем, – объяснила ванна, – жизнь, знаешь ли, не фонтан.
        - Да мало ли сто, ну свисю, ну капаю, мне-то сто… – пришел в себя кран. – Кран он на то и кран, стобы капать, да воду лить. И сем больсе, тем луцсе, – весело захохотал он.
        Но вот как-то ночью проснулся кран от страшного свиста и смотрит – а из него мощной струей бьет фонтан, да прямо в потолок.
        - Э-ге-гей, – обрадовался кран, – наконес-то сбылась моя месьта, я стал фонтаном! Проснись, подруга, проснись, посмотри, как я воду лью? Ну сто, все еще сказес, зизнь – не фонтан?
        Так визжал и свистел кран, а ванна все смотрела на сливное отверстие, и думала, что все его старания летят в трубу.
        На следующий день пришел водопроводчик, перекрыл воду, отвинтил кран и положил его стекать в ванну. Лежит отвинченный кран в ванне и думает: «Что же со мной теперь будет? Неужто выбросят меня на помойку? Неужели это все?
        - Ванна, ванночка, что же со мной теперь будет? – испуганно запричитал кран и пустил пару слезинок. Слезинки потекли по ванне, да прямо в сливную трубу.
        - Что теперь плакать, когда столько воды утекло, – укоризненно сказал ванна, – но погоди отчаиваться. Посмотрим, что скажет мастер.
        Мастер покрутил кран в руках, посмотрел на него внимательно и пробормотал:
        - Будет еще работать как новенький.
        Потом взял какую-то резинку, паклю, перевязал ему рану, прикрутил кран на прежнее место, и тщательно протер тряпочкой.
        Кран засиял, как будто заново родился, выпрямился, заурчал, забурлил и воскликнул:
        - Ах, как хорошо! Ну где же вода, дайте воду, я сейчас просто взорвусь от радости!
        Но, поймав неодобрительный взгляд ванны, вдруг осекся, и увидел, как стекают в сливную трубу его недавние горькие слезинки.
        Крякнул кран, как будто что-то внутри у него надломилось, загудело, забурлило, заклокотало, дрогнул он всем своим телом, откашлялся, а потом из горлышка хлынула вода – сначала ужасно грязная, а потом чистая, прозрачная.
        - Прости, подруга, – сказал, наконец, кран ванне дрожащим голосом, – теперь, наверное, я снова возьмусь за старое и буду лить воду.
        - Нет, – с улыбкой ответила ванна, – кто лил слезы, тот не может просто лить воду.
        Улыбнулся кран такому ответу, и увидел, что прямо под ним уже набралась полная ванна воды, а в нее забирается веселый карапуз. Вода булькала, плескалась, пузырилась, брызгала во все стороны, а кран почему-то был так счастлив, что на какое-то мгновение ему показалось, что и на него льется что-то теплое и ласковое.
        - Что это? – поразился кран, посмотрев вокруг сияющим взглядом, – что это как будто на меня льется?
        Но он ничего не увидел, а только ясно почувствовал, что на него излилась любовь.
        - Вот так чудо! Мне бы так лить! – воскликнул кран, – и, обрадованный своим внезапным открытием, тихонько сбрызнул малыша струйкой теплой воды.

Сказки с потолка

         У меня дома странный потолок. Иной раз посмотришь на него, почешешь голову, и вдруг в нем как будто что-то раскрывается, а из образовавшейся бреши выглядывает сказка. Ты хватаешь ее за ногу, чтобы не убежала, и тянешь вниз. Она сопротивляется, брыкается, не хочет, но я-то
сильнее. Вот и вытягиваю сказки на землю, одну за другой. Но они не остаются в долгу – мстят тем, что частенько увлекают меня в свое верхнее царство, которое «за потолком». Когда я попадаю туда, мне бывает очень трудно вернуться. Но приходится – в конце концов, у меня дети: мальчик, мальчик и ещё девочка. Они-то и просят меня рассказать сказку. И так просят, что хоть на стенку лезь. Но лезть на стенку не выходит. Поэтому я просто смотрю в полоток, чешу голову и жду – не мелькнёт ли там новая история.
        Да, если вы не знали, все сказки живут на потолке… Точнее за потолком. И всякий, кто достиг своего потолка, должен непременно забраться выше, чтобы увидеть мир, в котором всё по-другому. Сделать это довольно просто. Взгляните вверх, глубокомысленно почешите голову и хватайтесь за первое, что стукнет вам по макушке. Пусть это будет только нога, этого достаточно – по этой ноге вы легко взберётесь за полоток, а там уже запотолочное царство. Побродив там немного, возвращайтесь обратно, ведь все истории должны быть рассказаны на земле. А потолок для того и раскрывается, чтобы нам не показалось, что мир наш ограничен потолком и поднимать голову вверх совершено бессмысленно.

Сокрушение сэра Пармезана

         Представьте себе мир наполовину из сыра и наполовину
из арбуза. Что за бред, скажете вы? Но чего только в жизни не бывает. Сырная половина привлекала тех, кто не любил сырости, а арбузная – тех, кто в сладости как сыр в масле купался. Сырные жители смотрели на сладкую арбузную жизнь свысока – ну что может быть основательного в этой рыхлой жиже? То ли дело кусок твердого сыра под ногами. Твердые убеждения могут быть лишь у тех, кто не ищет сладких утех.
         Арбузные жители, со своей стороны, тихо посмеивались над своими соседями – мол, от таких жизненных взглядов того и гляди плесенью покроешься. Да, вот, пожалуйста – г-н. Дорблю хоть и утверждает, что он благородного происхождения, а пахнет, прямо скажем, непонятно. Сэр Пармезан, конечно, тверд и выдержан, но к нему не подступишься – знает себе цену. Да и вообще, разве можно не любить сладкого – эдак вообще превратишься в камень, и тебя никто переваривать не будет.
         Так и жили сырные и арбузные жители бок о бок, не переваривая друг друга. Надо сказать, что в пограничных областях сырные жители были не так уж тверды и не так уж основательны, а арбузные – не так уж самозабвенны в своих веселых пирушках. Но чем дальше от границ, тем тверже становился сыр, и тем жиже становился рыхлый суп, в котором плавали арбузные жители. А уж по краям – там вообще сырный мир превращался в непробиваемый камень основательности, а арбузные жители окончательно теряли почву под ногами.
         Бывали и войны – чего греха таить. И тогда на долгое время каждый замыкался в своем мирке, тихо наслаждаясь своей исключительностью. Но чем больше сырные жители убеждались в своей зрелости и выдержанности, тем с большей тоской вглядывались они в горизонт – туда, где о сырные берега бил сладкий прибой арбузного моря. И чем больше арбузные жители тонули в сладком омуте утех и теряли почву под ногами, тем больше мечтали они о том, чтобы в их жизни было хоть что-то, на что можно было бы опереться.
         Так уж устроен мир: сколь бы ни был ты уверен в своей правоте, и как бы искоса ты ни смотрел на тех, кто делает все по-другому, рано или поздно наступает момент, когда ты понимаешь, что твоя правда – это еще не все в жизни.
         Так произошло и с сэром, точнее сыром Пармезаном. Был он зрел и выдержан, как и полагается всем твердым сырам. И вот как-то раз отправился он в торговое путешествие и попал в самый центр арбузного края. Сделав все свои дела, он брезгливо уселся на берегу арбузного моря, чтобы немного перевести дух. И вот, представьте себе, в эту самую минуту он услышал, как кто-то зовет на помощь прямо из волн арбузного моря. «Ну вот, еще один потерял почву под ногами», – поморщился сэр Пармезан, но все же встал, и, повинуясь велению зрелости, прыгнул в арбузную бездну на поиски утопающего.
         Там было неглубоко, и он, легко вытащив на берег довольно-таки вялого арбузного жителя, перевел дыхание и облизал губы. «Боже мой, что это? Что это за Божественный вкус… Неужели это а-арбуз?! Быть этого не может! В чем тут соль?»
         Но соли тут никакой не было. Была только сладость. Невероятная, необъяснимая, наполняющая сердце щемящей тоской. Сэр Пармезан настолько привык, что все в его жизни должно быть соленым, твердым и зрелым и основательным, что поверить не мог в то, что сладкий арбуз может вселить в него столько радости. «Все это совершенно беспочвенно», – забормотал он, нащупывая ногой что-нибудь твердое на рыхлой кромке арбузного берега. Он зачерпнул горсть алой жижи и отправил себе в рот. «Невероятно!»
         Арбузный житель, тем временем, не совсем твердо стоя на ногах, с широкой улыбкой стал зазывать сэра Пармезана в свое скромное жилище, выеденное в зеленой кожуре арбуза неподалеку. Сэр Пармезан пошел с ним, и, закусив арбузными деликатесами, чуть было не растаял от теплого приема, но вовремя взял в себя в руки – не стоит становиться плавленым сыром раньше времени.
         - Скажи, дружище, – обратился сэр Пармезан к своему арбузному знакомому, – неужели вы всегда так весело живете?
         Тот икнул, потягивая сладкий арбузный коктейль из трубочки, и сказал:
         - В общем-то да, только тонем постоянно.
         - Как тонете?
         - В море.
         - И кто же вас спасает?
         - Да каждый раз кто-нибудь находится.
         - А почему же вы спасательные круги с собой не берете?
         - Бесполезно. Ныряешь, сладость захлестывает тебя с головой настолько, что бросаешь все спасательные круги и кидаешься в самый омут.
         - Гм… - задумался сэр Пармезан. – А потом?
         - А потом, будь что будет…
         - Это же неразумно.
         - Понимаю. Только сделать ничего не могу – тянет. Пойдем, нырнем?
         Сэр Пармезан поежился секунду-другую, да только сладость арбузного моря настолько потрясла его, что он стряхнул с себя все сомнения и сказал:
         - Пойдем.
         И они сиганули прямо в алую арбузную бездну с каменистого берега.
         - Аааа, тонууу, – закричал через какое-то время арбузный житель.
         - Как, тонешь. Тут же неглубоко. У меня дно под ногами. Вставай сюда.
         Арбузный житель подплыл к сэру Пармезану и встал, куда тот указал пальцем.
         - Ааааа, тонууу, – опять закричал он.
         - Не может быть, я же стою рядом. Тут по колено.
         - Тону, – истошно кричал арбузный товарищ, и сэру Пармезану пришлось-таки схватить его за руку.
         - М-да, – задумчиво протянул сэр Пармезан. – Похоже, вы друзья тонете там, где нам море по колено.
         - Похоже.
         Вытащил сэр Пармезан его опять из моря, усадил на берег, а сам решил проверить дно. Но как бы далеко он ни заплывал, море все время было ему по колено. В полном замешательстве он вернулся на берег.
         - Спасибо, – пробормотал арбузный житель, – если б ты меня не вытащил, худо мне было бы. Оставайся, погости у меня месяц-другой, с семьей познакомлю. Скупаемся еще разок.
         Хотел было сэр Пармезан отказаться от такого заманчивого предложения, да вдруг передумал. Как оставить беднягу одного? Утонет же окончательно.
         А пока он думал, арбузный друг его снова улизнул к морю и с криком восторга прыгнул в набежавшую волну. Пармезан – за ним.
         - Тонууу, – через минуту закричал тот, – тонууу! Сэр Пармезан подошел к нему почти посуху и сказал:
         - Поставь ногу на дно.
         - Там нет дна. - Есть, ставь. Ты просто никогда не пробовал.
         И тут произошло невероятное. Арбузный житель посмотрел в глаза своему другу, протянул ногу ко дну, и… оно там было! От неожиданности тот рухнул, прямо где стоял, и чуть было окончательно не утонул, но сэр Пармезан вовремя подхватил его за локоть.
         - Дно!!! Тут есть дно! – кричал тот. – Но его же никогда тут не было! Все арбузные жители знают с детства, что стоит опустить ногу в сладкое море, как почва уходит из-под ног!
         - Чушь, – ответил сэр Пармезан – я же стою. Да и ты стоишь, смотри.
         И тот действительно стоял на ногах, изумленный, пораженный, и что самое удивительное – вдвое более веселый, чем прежде. Улыбался и сэр Пармезан – он наглотался столько арбузной жижи, что сердце его исполнилось чувств, которых он никогда не знал прежде. Да, он всегда жил основательной жизнью, следуя твердым правилам, и всегда чувствовал почву под ногами, но теперь сладкое арбузное море донесло до него вкус невероятной тайны, неосязаемой, непредсказуемой и невыразимой. Она коснулась его сердца ласковой волной, призывно повелевая забыть обо всем на свете и окунуться в ее бездонные глубины.
         И он, выдержанный и зрелый, не смог сдержать восторженных чувств и ринулся прямо в арбузное море. Он плавал, играл и плескался в таинственной стихии, заплывая все дальше и дальше, и, о чудо! Дно вдруг начало отодвигаться от него все глубже и глубже, и вот, наконец, он взглянул в прозрачные арбузные воды под собой и понял, что дна уже нет, и у него не осталось ничего твердого под ногами. Но он не испугался. Он почувствовал, что только теперь, когда ему невозможно опереться ни на что твердое и осязаемое, он впервые в жизни ощутил себя по-настоящему счастливым. «Что же это такое? – изумился он. – Мне не на что опереться, а на сердце так хорошо и спокойно». И откуда-то из глубины пришел ответ: «Кто полагается на осязаемое, не может быть по-настоящему счастлив, потому что тайна бездонна». Благодарно он опустился в объятия ласковой тайны, и та понесла его куда-то в неведомые дали.
         А что же арбузный житель? Он стоял на берегу и тоже улыбался, глядя вслед уплывавшему вдаль сэру Пармезану. Он знал, что однажды вкусив тайну, уже невозможно думать ни о чем другом, кроме того, чтобы еще раз окунуться в ее бездонные глубины. И он смело зашагал вперед, к теплому морю, прыгнул в самую бездну и, о чудо – дно не ушло у него из-под ног! Он спокойно улегся на ласковые арбузные воды, зная, что куда бы ни занесла его тайна, он всегда может опустить ногу и найти под собой твердую почву. Теперь он был в этом уверен. Он встал в полный рост посреди огромного сладкого моря, и то послушно подставило ему свое твердое дно.
         ***
         Сэр Пармезан доплыл до родных берегов, поселился на границе арбузного края и стал каким-то другим. Конечно, он оставался соленым, твердым и зрелым. Но теперь сырные жители стали в один голос утверждать, что он стал каким-то ломким, потерял былую твердость и стал крошиться. Но он не расстраивался – он знал, что тверд не тот, кто ходит по твердой земле, а тот, кто, потеряв почву под ногами, покоится в крепких объятиях тайны.

Старая добрая сказка

         Жило-было на свете Добро. И село оно как-то раз в маршрутку. Заплатило за проезд, огляделось, а вокруг разные таблички да надписи висят. У водителя — ярлычок с большим кулаком и надписью: «Скажи мне, что я неправ, и я скажу, кто ты». Поежилось Добро и отвело взгляд на другой ярлычок, а там: «Говори громко или проедешь мимо».
         Взглянуло Добро на водителя — мужик с суровейшим лицом, мощными надбровными дугами и ручищами как у водителя K700. «М-да... подумало Добро, — все в этом мире полагаются на силу. Сила их — бог их».
         А тут еще какой-то пьяный гражданин, войдя на остановке, хлопнулся на сиденье прямо рядом с Добром и примял его к стенке своим толстым задом.
         «Да... не осталось на земле места Добру», — подумало Добро, вмятое в борт маршрутки.       
         Но тут пьяного гражданина так тряхнуло на кочке, что тот икнул, чихнул, и, извините, опустошил все содержимое своего желудка — прямо на Добро.
         Не стерпело тут Добро да как отпихнет мужика от себя с криком: «Что за идиот!» Слетел мужик с кресла и растянулся в проходе. А Добро вскочило да давай громко возмущаться. Но тут же осеклось — вдруг стало ему понятно, что оно уже не Добро.
         «Кто же я теперь?» — с дрожью подумало Добро, но сердце безошибочно подсказало ему, что Добра в нем уже не осталось. И так нестерпимо стало Добру, что, оно, тяжело опустившись на кресло, стало умирать. Вот еще немного и не останется на свете Добра.
         Сидит Добро, умирает, а перед глазами надпись: «Скажи мне, что я неправ, и я скажу, кто ты».
         - А вы неправы, — вдруг сказало Добро к водителю, надеясь, что тот скажет ему, кто же оно.
         - Вполне возможно, — неожиданно мягко ответил водитель и улыбнулся. — А кто из нас всегда прав?
         Опешило Добро от такого ответа, а водитель продолжил:
         - Я всегда людям доверяю. Иные забывают дома деньги, обещают потом занести, я всегда верю... И знаете — всегда приносят. Рано или поздно, сами или передают через кого-то. Я тут уже на маршруте почти всех знаю. Постоянные клиенты. И это хорошо, когда все всех знают. Людям всегда нужно доверять, даже если на это нет оснований.
         - Да-а?? — удивилось Добро, — вы так думаете?
         - Конечно.
         - Всего хорошего, приходите еще, — бросил водитель вдогонку выходившей на остановке женщине.
         - В наше время нужно верить в добро. Помните, как в сказках. Добро всегда побеждает зло. Как-то раз подвозил двух девушек и говорю им: «Надо надеяться, надежда умирает последней», а они мне: «Что вы такое говорите? Надежда не умирает вообще!» Вот и научили меня уму-разуму. Надежда не умирает вообще.
         Сидит Добро, заслушалось — водитель наговорил еще кучу всего такого. И как же захотелось Добру обнять да расцеловать этого мужика, да только неудобно как-то. Но кто же повесил сюда этот ярлык?
         - А кто вам этот ярлык сюда повесил? — спросило Добро.
         - Да это я, — ответил мужик и немного помолчал. Знаете, человек всегда подвешен между двумя крайностями. Одна крайность говорит ему: «Мир зол, чтобы выжить нужно полагаться на силу. Добро — сказка для наивных. Нужно выживать. Если не будешь ходить по головам, тебе сядут на шею». Но как бы ни старался убедить себя человек в правильности такого пути, душа все равно говорит: «Лучше доверяй, даже если тебя обманут», «Лучше останься обиженным, чем самому обижать», «Даже если все вокруг плохо, это не повод черстветь, грубеть, терять надежду и становиться циником», «Добро побеждает зло».
         - Правда? — со слезами на глазах проговорило Добро и стало воскресать.
         - Правда, — ответил водитель.
         И с этими словами оттаяло сердце Добра, и сделалось ему вдруг так тепло, что не осталось в нем ни капли зла и обиды. Наклонившись к развалившемуся на сиденье пьянчуге, оно сказало:
         - Прости, друг. Был неправ. Видно, все же есть на свете место Добру, пока кто-то готов хранить его даже в ущерб себе.
         При этих словах пьяный мужик приоткрыл глаза, посмотрел на Добро, и, достав из кармана грязный, сморщенный, сопливый платок, стал обтирать им заблеванное пальто. Дернулось было Добро, но не отпрянуло, не отодвинулось брезгливо. Оно только улыбнулось и решило остаться самим собой.

Юпитербург и юпитербуржцы

         На далеком и холодном Юпитере есть один-единственный город – Юпитербург. Появился он очень давно – однажды все жители огромной планеты сбились в кучу от жуткого космического холода, и им стало так тепло, что они решили больше не расходиться. Поэтому Юпитербург населен очень плотно – люди все время жмутся друг к другу и трутся спинами
и боками для создания тепла. Вы спросите, почему же они не построят себе теплые дома? Ну это понятно – для этого нужно разойтись, а это верная смерть. К тому же постоянное трение друг о друга согревает настолько, что о теплых домах никто и
не думает.
         Спят поочередно – на руках у тех, у кого от постоянного трения образуется излишек тепла. Такие люди пользуются особым почетом. Они даже снимают с себя шубы местного юпитерского пошива и укрывают ими спящих, а тем временем переговариваются друг с другом шепотом, попивая душистый чай. Чаем же их потчуют незанятые соседи сзади.
         От постоянного трения друг о друга иногда, конечно, возникают и трения. Те, кто попадает в общий круг с периферии, бывают настолько окоченевшими, что по первости не могут улыбаться при встрече взглядами с соседом по трению. От их суровых лиц несет страшным холодом, и они то и дело бранят теплых сограждан по малейшему поводу. Но на таких никто внимания не обращает. Их стараются быстренько переместить в центр города, где народ настолько горячий, что окоченевшие товарищи теряют злость уже на полпути и начинают весело улыбаться и кружиться в общем коловращении, а иногда даже отбивают такт.
         Танцы там не прекращаются ни днем, ни ночью. Особенно ценится, когда подошедший к тебе сосед приветствовал тебя изящно каким-нибудь новым па. Замечено, что новые па согревают гораздо лучше старых. Если па требует чуть больше места, то соседи немного раздвигаются в стороны, ничуть не опасаясь холода – новое па аккумулирует столько тепла, что всем хватает на полдня.
         Образование в Юпитербурге проходит в исключительно теплой обстановке. Повращаешься среди физиков – и согреешься и горизонты расширишь. Потом глядь – перед тобой уже профессиональный кулинар, сладкий крем с пальцев слизывает. Ты ему, ясно дело, помогаешь. А как иначе? При тесном контакте с лицами разных профессий, знания просто глотаешь. Любимая тема всех школьников и студентов – трение. Многие написали о нем докторские диссертации. Считается, что трение определяет сознание.
         Едят юпитербуржцы все тертое. Излюбленное лакомство – тертый калач. Калач трут на мелкой терке с добавлением тертого ореха. Тертых ингредиентов в Юпитербурге сколько угодно. Особо спортивные граждане устраивают состязания по истиранию продуктов плечами и локтями – двойная выгода!
         Есть у них там особые бабушки – улыбальщицы. От многолетнего вращения в теплой компании они так сияют, что от их беззубых улыбок начинает оттаивать вечная юпитерская мерзлота, поля одеваются оранжевыми цветами, а некоторые люди даже отваживаются загорать, приобретая при этом характерный оранжевый загар в верхней части тела.
         Иногда кому-то становится грустно, и тогда к нему пододвигаются особо теплокровные сограждане. Им, разогретым, очень хочется отдать свой излишек тепла тем, кого коснулся холод внешнего мира. Они берут его в плотное кольцо, обнимают в горячих объятьях и рассказывают ему поочередно сказки. Если сказка не развеселила загрустившего юпитербуржца, ему дают чаю с тахинно-арахисовой халвой и начинают рассказывать новую сказку. Сказки бывают разные. И каждый юпитербуржец – прекрасный рассказчик. В конце концов грустный товарищ слышит историю, от которой ему делается так хорошо, что у него на спине вырастают крылья. И тогда он отрывается от земли и улетает в небо на какое-то время. Весь город в восхищении поднимает глаза и смотрит на него – приобретенное тепло неодолимо тянет его вверх, и он, словно воздушный шар, описывает над океаном улыбок круг почета. Немного поостыв, он, конечно, спускается на землю.
         Время от времени в Юпитербурге устраиваются пиры. День и ночь юпитербуржки, не покладая рук, трут в тарелках будущие лакомства, горячо обсуждая юпитербуржскую жизнь. В пылу жаркой беседы блюда поджариваются намного лучше, чем в печке. Когда лакомства готовы, круг юпитербуржцев смыкается еще плотнее и становится таким плотным, что никто не знает, где кончается он сам и начинается кто-то другой. Становится очень тепло, так тепло, что люди напрочь забывают, что где-то там во внешнем мире есть холод и одиночество. Они с недоумением наблюдают, как с Сатурна к ним прилетают злобные пришельцы, чтобы силой отобрать у них природные ресурсы. Ресурсы отдают без боя и приветливо зовут окоченевших соседей по галактике в свой тесный круг. Те недоуменно смотрят квадратными глазами, качают продолговатыми головами, скривляют свой вертикальный рот и улетают на свой облачный Сатурн. А юпитербуржцы продолжают теплые беседы, вращаясь в танце, смотря друг другу в глаза, кормя друг друга тахинно-арахисовой халвой и прочей тертой снедью. «И как же так получилось, – думают они вслух, – что во всей вселенной никто, кроме нас, не научился спасаться от холода?»
         -Тоже мне знатоки, – со смехом ответил им как-то один сатурнянин, добывавший неподалеку железную руду вахтовым методом. – Дома надо строить, да топливом запасаться. Вот и не замерзнешь. – А сам трясется как лист осиновый.
         И вот тут как раз один увлекшийся полетом юпитербуржец схватил за руку этого сатурнянина и утянул его за собой в небо для небольшой прогулки. А потом как опустит его в центр горячего юпитербуржского круга. Тот опешил, конечно, от неожиданности, да деваться некуда – кругом народ. Пришлось со всеми обниматься да раскланиваться. А к концу процесса так он пообтерся и раздухорился, что и уходить не захотел.
         - Как же так? – спрашивают его юпитербуржцы, – у тебя ведь дома тепло и уютно!
         - Тепло-то тепло, – отвечал сатурнянин – да только согрелся я у вас впервые в жизни.
         Одна старушка-веселушка на эти слова так тепло улыбнулась ему всем своим беззубым ртом, что от счастья сатурнянин задрожал всем телом, издал ликующий вопль, а потом, точно ракета, взмыл в небо, описал изящный круг над ошеломленной толпой и исчез в безвоздушном пространстве. Долго смотрели в небо пританцовывающие юпитербуржцы. И только самым остроглазым из них показалось, что через несколько мгновений облачные кольца Сатурна дрогнули и скривились в вертикальной сатурнянской улыбке. И на Сатурне с той поры стало теплее. Только не думайте, что это объясняется наступлением сатурнянской весны – все юпитербуржцы знают, что настоящая весна наступает лишь тогда, когда кто-то, стоящий рядом, коснулся тебя своим теплом.