Именительный падеж. 1 глава

          Воспоминания детства − цепкие репейнички в мантии моей памяти − не покидают меня никогда...

          Самая запомнившаяся картина моего детства - звездное небо. Мне, наверное, года четыре (это примерно годы 1952-1953), и еду я с горочки на санках. С горочки - сильно сказано, съезжаю вниз по дорожке между двумя домами, как раз на улицу, уклон очень небольшой. Это значит, что еду медленно, есть время все продумать рассмотреть, повторить - и не раз, запомнить, а потом вспоминать...

          Зима и вечер.

          Небо довольно ясное, присыпано звездами. Санки старые, устойчивые и добротные, удобные. На них можно лежать на спине, лежать и смотреть вверх. Это я сама догадалась, что, лежа и в движении интереснее смотреть на небо, такое далекое, но обворожительное и живое. Маршрут моего спуска заканчивался как раз на проезжей части улицы, но это было не страшно, так как машины там почти не появлялись, и опасности не было никакой. Через проезжую часть улицы, чуть правее, красовалась единственная в округе колонка городского водопровода. До сих пор она сохранилась почти в том же виде. Правда, теперь ею почти не пользуются, а тогда не существовало другого источника питьевой воды, и тропа к нему не зарастала никогда. Может, в мои детские времена дети и гуляли допоздна потому, что с самого раннего утра и до позднего вечера взрослые часто выходили из дома во двор − то вынести на помойку ведерко с мусором (ведь удобств в наших домах тогда не было никаких), то в сарайчик за дровами, то к колонке за водой. Они занимались делами, а дети − под контролем.

          Потому они и гуляли до «не хочу».

          Да кто не хочет гулять? Гулять любила и я.

          Сидя дома, познаешь мир таким, каким хотят преподнести его тебе родители. Мои-то родители при их занятости постоянно старались воспитывать меня, а потом еще и брата, который был моложе меня на шесть лет, требовательно, не упуская время и любую возможность. Первая возможность − они сами, подающие пример, как и что нужно делать или не делать. Вторая, не менее важная − книги. Слава Богу, тогда не было телевизоров. Кинотеатры стали значительным средством воздействия на мое сознание, но уже в школьные годы. А вот улица, двор, поленницы дров, сараи и сарайчики, заборчики, окруженные лопухами и клумбами летом и слоистыми сугробами зимой, та самая колонка с ручьями и лужицами вокруг нее − представлялись мне миром перемен декораций времен года и явлений природы, миром, в котором я когда-нибудь вырасту. Дома почти всегда было одно и то же, а за его порогом была меняющаяся, неожиданная, открытая жизнь.

          Вечером гулять мне было гораздо интереснее, чем днем. С ребятами нашего двора я, конечно, дружила, но не очень. Были у меня две подружки, одна из нашего дома, а другая – дочка наших знакомых. С ними было поначалу интересно и весело, только с годами серьезной дружбы не получилось. А дворовая компания существовала по своим камерным законам.

          С самых малых своих лет я узнала, что, оказывается, у меня «богатые» родители: мама − врач, а папа − военный, даже не столь богатенькие, сколь «интеллигенты». Народ послевоенного образца такие семьи не очень-то любил. Сколько же всего я наслушалась на улице о своих родителях, а потом и о себе! Уже тогда я догадывалась, а гораздо позднее точно поняла, что разница между всеми нами очень мала, что живем все мы не очень-то хорошо, ну, пусть кое-кто чуть получше, а в массе − примерно одинаково бедно. Не помню точно, чем особенно вкусненьким мы угощались в праздники − против широкого ассортимента теперешних сладостей, но помню, что вкуснее маминых пирогов ничего не было. Также хорошо помню, что игрушек было мало, и были они далеко не у всех, у многих − самодельные, сделанные руками взрослых, а не купленные в магазине. Потом, несколько позже, как я отметила по игрушкам, доставшимся младшему брату, были уже другие, более интересные варианты кукол, зверюшек, автобусов, самолетиков; вообще появились красивые и милые игрушки.

          Одеты же были все мы тоже примерно одинаково, в одежду каких-то усредненных фасонов. Велосипедов у ребят было мало, лыж и коньков − побольше, а вот санок хватало! У многих ребятишек были мячи, скакалки, а другие - сами мастерили "городки", воздушных змеев, самолетики, ветряные пропеллеры и подобные игрушки, но нечасто. Летом играли мы в популярные тогда игры: в казаки-разбойники, в классики прыгали, с мячом − в "штандор", в "вышибалы". Часто играли в "колечко", в прятки, в дочки-матери. И что удивительно… Вроде бы, в игре у всех должны были быть равные условия, независимо от того, в какие игрушки кто играет дома, но все оказывалось не совсем так. Эти общие игры не были для меня столь интересными, порой были даже опасными, потому что частенько играли со мной не по общим правилам, а по каким-то персональным, нечестным, что ли. Я так уставала от постоянного ожидания "подвохов" и мелких гадостей, что приучилась не бежать в общую компанию по первому зову сердца. Но ведь ребенок должен иметь круг общения! Выходя из дома, я должна была заранее быть подтянутой и готовой встретить этот круг, скорее − окружность, вот-вот! − окружение.

          Примерно то же повторилось и в детском саду, и в школе.

          Жаль…

          А вдруг все могло бы происходить по-другому?

          Этот вопрос мучил меня тогда, мучает и до сих пор.

          Знаю, что почти во всем виновата я сама − лично, даже и в те мои детские годы. Вот он, именительный падеж, как именинный пирог − персонально мне. Могла бы я где-то потерпеть, поддакнуть, промолчать, наконец. Могла бы. Но ведь не молчала. Я протестовала, и протестовала часто. Протестовать было невыгодно, потому что потом почти всегда я оставалась в одиночестве… Исключения случались редко. Наверное, поэтому я любила бывать одна, гулять одна. Одиночество меня не пугало, а выручало: никого не нужно было подпускать к себе близко, никому не нужно было раскрываться и доверяться. Можно было помечтать… Конечно, при этом я теряла очень многое. Трудно выразить самое себя без общения с равными и близкими по духу созданиями. Но я нашла для себя − собственное понимание происходящего, книги, наш двор, наш мир, людей вообще, которых я всегда любила вообще, что значительно легче, чем любить каждого в частности. В частности, я любила папу с мамой, бабушку − мамину маму, потом братишку, и еще, и еще…

          Но не всех, кого хотела бы.

          …Читать я научилась довольно поздно, а вот запоминала на слух с ходу. Всем гостям и случайным знакомым моих родителей выразительно и с удовольствием декламировала "Мойдодыра", "Дядю Степу", "Кошкин дом", а позже − "У Лукоморья дуб зеленый", какие-то свои корявые детские стихи. Своих стихов я всегда стеснялась. Читали мне дома, а на прогулках я вспоминала прочитанное, представляла живописно и в лицах. Иногда видела себя в разных ролях и на сцене. Это украшало мою жизнь. Детская фантазия помогала посмотреть на себя несколько со стороны, подмечая какие-то промахи и несоответствия в себе с окружающей обстановкой. Иногда же неожиданно случались потрясающие открытия. Такой слегка игровой подход меня впоследствии часто выручал, особенно в самые трудные моменты моей жизни.

          Тогда же…

          Летом - вольная воля − много во что можно было играть, много чего можно было делать, не примыкая к нашей дворовой команде: и на речку, и в лес, и еще куда-нибудь. Везде, конечно, с родителями или еще с кем. А зимой далеко от домашнего тепла не оторваться, разве что на саночках покататься да снежную бабу слепить рядом с подъездом. А зимы-то бывали очень холодными! Случалось, строили мы с папой и с ребячьей компанией снежные крепости во дворе, иногда даже с башнями, и водой поливали для прочности; случалось, играли в войну снежками; случалось, узоры на снегу рисовали − конкурс под открытым небом устраивали.

          Только лучше санок зимой для меня все равно ничего не было.

          Эх! Беру мои хорошенькие саночки, выхожу во двор, вдохну морозный воздух и долго не выдыхаю − красота! Снег чистый, искристый, рассыпчатый, и валенки в нем не вязнут, и полозья санок скользят легко. Возьму да и прокачусь с любимой маленькой горочки раз двадцать − как в кино, да еще с повторами! И чего только не сочиню из своего катания: вот мчусь в заледеневшей карете, как Снежная Королева, вот управляю упряжкой собак, вот упала, вывалилась на ходу из саней в промерзшей степи, спасать меня некому − враз закоченею! А вот въезжаю в прекрасное царство, прямо к принцу! Нет, принц и его царство тогда про меня, похоже, еще не знали.

          Правда, примерно тогда же я подружилась в нашем водницком детском саду с одним славным мальчиком, Костей Мантейфелем, он защищал и выручал меня постоянно, в обиду не давал − ни девчонкам, ни мальчишкам. Потому-то, когда родился мой брат, и его хотели как-то по-другому назвать, я не согласилась. Сказала родителям, что они его могут называть как угодно, а я буду − только Костей. А что − совсем неплохое имя, добавляет твердости характеру! Папа с мамой согласились. Не помню точно, но, кажется, Костя Мантейфель жил далеко от нашего двора, так что мы встречались только в детском саду, и на санках вместе нам покататься не удавалось. Жаль… Потому-то мне и приходилось придумывать себе принцев − для романтики, а Костя про мои сочинительные фантазии даже и не догадывался. Он был защитник в садике − и только, да и то хорошо.

          Съехав вниз, встаю, беру саночки за веревочку, поднимаюсь вверх.

          По пути сочиняю новую историю.

          Интереса к таким катаниям «в лицах» мне хватало надолго…

          Другие-то ребятишки редко катались с такой хилой, невысокой горушки, ведь через три дома от нашего двора был вал, вернее, остатки от крепостного многовекового вала вокруг города. А город этот − Новгород Великий! И кататься там было - круче и гораздо интереснее. Поэтому все, кто посмелее и посвободнее от родительских назиданий, а уж наша-то водницкая шпана (это район наш − Водники, жители его работали на водном транспорте) − вольный народ − вся тусовалась там. Съезжали с выкрутасами, подсечками, переворачивались на трамплинах и кочках, подзадоривали друг дружку, обваливались в снегу. Туда без папы я никогда и не решилась бы пойти, да меня дальше нашего двора и не отпускали. Меня даже дразнили, что я "папенькина" дочка, да я почти не возражала.

          Ну, уж чьей бы там дочкой меня ни называли, а на спор я даже лизнула стальную ручку, что на двери нашего подъезда − еле оторвали! Был сильный мороз… А ребята смотрели − как, сумею ли? Оказалась, еще и как сумела − дома всех в ужас привела. Ругали за это здорово. Ругали и за другое, бывало, но так − редко. Язык был ободран капитально, а слезы выливались из меня, как из колонки, что напротив дома… Долго вообще гулять не пускали − в наказание…

          А прошло время − опять все нипочем!

          Опять санки, лыжи, горка! Здорово! И просто так − хорошо зимой!

          И в снегу-то я купалась, и не раз, так что дома, вернее, в коридоре нашего подъезда, меня, не отлучая от пальто и валенок, усердно обметали веничком, а потом уже раздевали и согревали, так сказать. Снег из валенок я старалась вытряхнуть прямо на улице, а валенки почистить об железяку на пороге, чтоб дома не ворчали. А шапка не бывала сильно мокрой потому, что воротник пальто я поднимала заранее и затягивала шарфом.

          На другой день выйдешь − и опять − красота!

          …Кататься с горки, лежа на санках, мне пришло в голову не сразу.

          Когда я уставала от катаний, то, сидя, то задом наперед, то в воображаемых историях, я просто садилась или ложилась на санки, смотрела вверх. Зимой темнело рано. Сначала небо становилось темно-серым, невыразительным, потом − туманным, с мутным налетом, а если туман прояснялся, из этого налета постепенно выступали кристаллы звезд, очертания созвездий, контуры Луны. Любимая картина. Непостижимая тайна устройства Вселенной… Еще я и в школу-то не ходила, а карту неба знала почти наизусть: Млечный Путь − он как мой собственный путь; ковшики Медведицы, большой и малый − небесная утварь для животных Земли; Полярная звезда − перл из чудесной сокровищницы; Луна, всегда разная и таинственная − кладовая несметных сокровищ небесных, потому и самая большая из всех небесных созданий, что драгоценностями набита до отказа, − вон как раздувается в полнолуние!

          А какие они, эти клады и сокровища, откуда взялись?

          А мы откуда?

          Некого было про все это расспрашивать, взрослым было не до того, что ли, а сверстники обсмеяли бы. Поговорить серьезно - не с кем. Еще скажу, что тогда я ни разу не слышала о знаках зодиака, да и о самом зодиаке, почти не знала о планетах и многом другом, но общее родство с небесами я почувствовала очень рано. Пусть все это было пока необъяснимым, несколько таинственным, но именно эта тайна объединяла все мои знания и догадки в нечто целое. Я и города-то не видела толком, мала была для этого, наверное; не знала, что, кроме города есть и страна и другие страны и континенты, но то, что существует мир, в котором есть кусочек моей жизни или вся моя жизнь, и есть мир неба и звезд − это я уже знала. Также знала, что когда-то обо всем остальном мне расскажут или оно само по себе прояснится.

          Приходилось только ждать.

          Я ложилась на санки поудобнее, плавно съезжала на дорогу.

          Звезды вздрагивали надо мной. Мне казалось, что я плыву среди звезд по звездному океану, что небо − очень, очень близко, вокруг меня, что я − его часть. Съезжаю снова и снова, взлетая выше и выше. Небо смотрит на меня так же, как и я на него. Оно мне интересно, думаю, что и я ему − тоже, именно я, маленькое, живое, мыслящее существо; пусть кому-то сейчас нет до меня дела, но там, высоко-высоко, все про меня известно. Я когда-нибудь вырасту, все узнаю, всему научусь и кем-нибудь стану. Нет, я уже и теперь…

          Да, что я уже и теперь?

          Кем-то стала или уже была!

          А как же все другие?

          Неужели они понимают это как-то иначе?

          …Не знаю, не помню, так ли и то ли было в мелких подробностях, но ощущения восторга и единства с Великим - с тех пор - у меня остались навсегда. Я забывала обо всем другом и второстепенном, и мечтала о главном, еще не зная точно, в чем оно заключено. Мне представлялось, что даже если и пройдет время, изменится общий фон и место событий, изменюсь и я, и мои взгляды, и неизвестно, какая там у меня будет жизнь, то эта страничка все равно останется одной из самых важных в книге моей памяти.

          Как же я любила забегать вперед!

          Место и окраска событий, конечно же, изменились. Места и события часто менялись на протяжении моей не такой уж короткой жизни… Но остались − по сей день − и тот дом, и тот двор. Осталась на том же месте и та горочка, только с годами стала более пологой, неприметной для чужого глаза. Не знаю, замечают ли ее вообще теперешние дети: так, неровная наклонность маленького двора между двумя старыми двухэтажными домиками.

          Зато небо измениться, ну, просто не могло!

Именительный падеж. 2 глава

          В моей памяти до сих пор ясно сохранились многие эпизоды моего раннего детства. Тогда уже мне прочитали много хороших книжек – стихов, рассказов, сказок. Сама я научилась читать только в школе, поэтому часто просила взрослых почитать мне вслух: брала понравившуюся книжку, открывала на запомнившейся страничке, ходила по пятам и настойчиво просила: читайте, пожалуйста! Как только научилась читать сама, книжку из рук уже не выпускала. Когда училась в начальной школе, прочла большинство детских книг, популярных в то время. То есть из слушательницы я превратилась в читательницу, как назвала меня бабушка, в «читальницу». Дома меня так и стали называть: «читальница». Нравилось мне и рисовать героев запомнившихся произведений (правда, художницей меня не называли), в основном, это были герои сказок. Сказочные герои казались почти реальными, хотя события, происходящие с ними, были мало схожи с теми, что происходили со мной или с моими ровесниками.

          Интересно, как же всё это случается в сказочном мире?

          Как и откуда происходит волшебство? Наверное, первое моё восприятие было буквальным, но когда сказку перечитываешь несколько раз, то становится понятным ее переносный смысл. Время шло, и меня всё более привлекали сказки со сложным сюжетом, когда характеры героев раскрывались постепенно. Особенно нравились сказки в стихах, правда, такие встречались не часто...

          Размышляя над сказками вообще, я приходила к мысли, что весёлого в них мало, зато много интересного и поучительного. Попадались и страшные сказки, которые надолго не выходили из головы, – нет, такие мне нравились не очень, хотя… Особенно запоминались, как я их называла, зимние сказки. Например, о снегурочке, об уточке Серой Шейке, или «Двенадцать месяцев», «Лиса и Волк», «Лиса и Заяц», «Морозко», «Зимовье зверей». Герои этих сказок были поставлены в такие обстоятельства, когда острота сюжетов усугублялась суровостью зимы, в условиях которой и происходили сказочные события. Если холодно и зябко, тогда скорее оценишь тепло – хоть в сказке, хоть в жизни.

          Для этого и нужны испытания – не иначе!

          Зимой я очень любила гулять. Гуляли вместе с ребятами, часто брали санки и салазки, барахтались в снегу, бросались снежками. При хорошей погоде, катались до тех пор, пока хватало сил. Если чувствовала, что устаю, садилась на санки, отдыхала и… сочиняла в уме какие-то сказочки, а чаще – представляла себя на месте известных сказочных героев и героинь, немного подправляя ход повествования. Или уже дома, лёжа в постели, засыпая, продолжала ту же сказку – о себе и о других.

          Как? А так. Жалко, очень жалко беззащитную уточку Серую Шейку – и полынья расширялась от притока тёплой воды, появившегося по моему желанию – вот уточка и спасена; тут же приходит весна, а потом – лето, все опасности позади. Жалко и жадную мачеху с ее нетерпеливой дочкой в сказке «Двенадцать месяцев» – и собачьи шубы, подаренные им братьями-месяцами, я запросто меняю на… Ну, пусть это будет воздушный шар, который моментально унесёт двух родственниц подальше, в жаркие страны (они и замерзнуть не успеют!), где их быстро исправят трудами на рисовых полях из корейских сказок. А Снегурочка пусть вовсе не прыгает над горящим костром, да это и невозможно сделать: пошёл сильный дождь и залил огонь – вот и нет печального конца. А сказку «Морозко» вообще можно не так начинать, тогда она и закончится совершенно по-другому!

          Или это будет совсем другая сказка? Не знаю…

          Когда мне прочитали сказку о Снежной Королеве, то я подумала: эта необычайная, фантастическая история может в любой день произойти со мной, случиться в моей жизни. Но только я не знала, хорошо это или плохо. Конечно, мне ни за что не захотелось бы, чтобы какая-то коварная королева, пусть и Снежная, увезла в своё сверкающее ледяное королевство моего младшего брата, которого ничего не стоило подхватить вместе с санками, закрутить вихрями снегопада и умчать за тридевять земель. Но вдруг, и в самом деле, когда мы будем гулять, Костя увлечётся игрой с другими детьми, выбежит на улицу, а там всё это и произойдет, и тогда…

          Тогда мне будет можно, или нет, будет просто необходимо пуститься на его поиски – так положено в этой сказке. Я бы так и поступила без раздумий; зато по дороге встретилась бы с десятками чудесных героев, повидала бы разные края, получила бы яркие впечатления, было б весело и здорово! Пусть так, но, к огорчению, в то же самое время Костя томился бы в плену у Снежной Королевы (а в его сердце – осколок того ужасного зеркала!), а наши родители пребывали бы в страхе ожидания: найдется ли сын, не пропадет ли дочь… Да не совсем так: папа и сам на месте не усидит, а будет искать нас, только как он узнает, где искать?

          Нет, так не годится.

          Но на самом-то деле, мои выдумки были просто смешными, потому что Костю одного никогда не пускали на улицу, мне же разрешалось гулять самостоятельно только перед нашими окнами, и чтобы дальше – ни ногой. Вот и каталась на санках во дворе с маленькой горки, поэтому ничего страшного с нами случиться не могло!

          А мечталось вовсе не о страшном, а о таинственном…

          Иногда я задерживалась на улице допоздна. Помню… Усиливался мороз, кружилась позёмка, начинался снегопад, и мысли о Снежной Королеве приходили опять и опять. Вдруг она где-то поблизости или уже мчится сюда на снежных конях? Быстро темнеет, люди и дома растворяются в холодных очертаниях… Что, надо возвращаться домой? Надо, но так манит к загадочному, неизведанному, сказочному… Снежинки делают в воздухе акробатические перевороты, выстраивают сложные фигуры, застилая небо и землю пушистым полупрозрачным покрывалом. Поднимается метель, снег забивается в глаза, за воротник пальто, в валенки, в рукавички. В двух шагах – почти ничего не видно. И вот… Чей-то силуэт выступает из хоровода снежинок и разрастается вихрями снегопада, ежесекундно меняющего своё направление. Снежные хлопья обрисовывают высокую царственную фигуру, мантию, корону. Снежная Королева! И не одна, следом – её челядь и сопровождение. Чудеса… А вокруг становится совсем темно, холодно и страшно. Или мне это только кажется?

          Нет, так не годится, надо скорее бежать домой, пока беды не вышло!

          Бегом – в подъезд, скорее – стучусь в дверь нашей квартиры (хорошо, что первый этаж!). Раздеваясь, сбивчиво рассказываю, мол, только что мимо меня промчались санки Снежной Королевы, и ещё какие-то другие расписные сани и повозки, и я могла бы тоже пристроиться в тот ряд.

          – Что, не верите?

          Да нет, делали вид, что верили, ведь не за горами Новый год, самая подходящая пора для сказок и чудес. А мне было понятно: думают, что я маленькая, что сочиняю небылицы. Ах, как взрослые люди недооценивают сказки!

          – А вы сами не хотели бы попасть в сказку?

          Тут уже поторапливали нетерпеливо, помогали раздеваться, вытряхивали снег из валенок, развешивали для просушки пальто, шапку, варежки. Ну что, «читальница», сказками зачиталась, да и сама их придумывать научилась? Смотри, в другой раз скорее домой приходи, а то обморозишься невзначай!

          Папа собирался пойти с нами на вал, когда потеплеет, чтобы мы с братишкой покатались на лыжах, а заодно и сфотографировать нас. Да и неплохо было бы погулять всей семьей и успеть сделать несколько фотографий в Кремле, пока зима в разгаре, пока много снегу и сугробы чистые.

          – А когда будем строить снежный дворец? Ведь будем же – а то упустим время, и зима скоро пройдет. Обещаешь?

          Папа обещал, конечно – строили и снежные городки, и крепости, и дворцы, лепили снежных баб и снеговиков. Как-то, ближе к новогодним праздникам, вылили и Снежную Королеву – получилось ничего себе: и шуба, и корона, и украшения (из старых елочных гирлянд и фантиков), и даже ледяной жезл. Только особой стройности и величия в ней не было, она получилась не очень-то похожей на сказочную. Да и слишком долго простоять ей не пришлось: выхожу на другое же утро во двор – а её словно и не было. Жаль, кто-то разрушил наши творения… От снеговика хотя бы морковка на снегу осталась, а от Снежной Королевы – горка пушистого снега, посыпанная обрывками цветных бумажек.

          Вот так и закончилась сказка уходящего года.

          Но не стоило огорчаться: тут же началась другая, новогодняя. А там, глядишь, и весна грядёт со своими, весенними сказками. А после – лето, «царство зелени и света».

          И каких сказок только не бывает!

Анна Захаровна

          Анна Захаровна – это целая история…

          Владимиру Михайловичу после Чернобыля становилось все труднее ездить на работу в центр Москвы из Тушино, и получалось, что надо менять квартиру. Долго искали вариант, и пришлось остановиться на Лефортово, откуда было гораздо ближе к работе. Владимиру Михайловичу было некогда заниматься вопросами нового устройства, и я должна была все, что можно, решить сама. Квартира нам подходила, а все остальное приходилось приводить именно к этому знаменателю. Прежде всего, я стала думать, где теперь будет учиться Маша, и оказалось, что 424-я школа – совсем недалеко. Здесь – договориться было просто, а вот как быть с музыкальной школой? На весь Тушинский район была только одна - семнадцатая музыкальная школа, а что здесь-то? Говорили, где-то близко есть такая школа, но чтобы узнать точно, требовалось время.

          Все справочники, которые мне попадались под руку, были старыми, и, кроме музыкальной школы на Авиамоторной, я ничего не находила. Съездила в эту школу – мне там все не очень-то понравилось. Сказали, что хора вообще нет, а педагоги перегружены. Как же это – без хора? Был октябрь 1988 года, Маша пошла в шестой класс, а для музыки – это предпоследний год занятий по семилетнему курсу, очень важный год. Хотелось дать ребенку хорошее музыкальное образование, ведь она музыкой увлеклась серьезно. Продолжать ездить в Тушино не стоило – очень далеко, да и другие причины были...

          И вдруг я откуда-то узнаю, что наискосок от нашего дома на Солдатской улице, напротив кинотеатра «Спутник» - 29-я музыкальная школа, и неплохая, говорят. Хорошо! Но возьмут ли туда моего ребенка – с улицы, да и уже не в начале, а в середине четверти? Зашла к директору, все объяснила, и он спросил: как Маша учится? Я показала прошлогодний дневник, где были одни пятерки… Он внимательно просмотрел его и сказал, что, возможно, примем. Просил перезвонить. Перезвонила, а он и говорит, что ребенка послушает опытный педагог Анна Захаровна Рубина. У нее есть вакантное место в классе, и если девочка понравится, то возьмет к себе.

          Так мы и пришли к Анне Захаровне.

          Оказалось, внешне это – приятная и мягкая, пожилая женщина. Она попросила сыграть прошлогоднюю экзаменационную программу, которую Маша немного уже забыла, но Анне Захаровне было вполне достаточно услышанного. Она сказала:

          - Девочка способная, но требует большой работы над собой. Вы знаете… Полька Рахманинова - это неплохо, но в исполнении имеется масса недочетов. Надо много заниматься. Вы согласны?

          - Конечно…

          …Так Маша и попала к Анне Захаровне. За это – надо судьбу благодарить. Я и сама понимала, что серьезно над исполнением Маша никогда не работала. Упражнения, этюды, гаммы – проскакивали быстро. Красивые произведения она учила с удовольствием, а черный труд – это тяжело и долго. Хотелось погулять, почитать интересную книжку, посмотреть кино и прочее… К тому времени мы уже окончательно переехали. Машенька стала ходить в две новые школы. В общеобразовательной школе встретили приветливо, да и в музыкальной тоже. Там и там говорили, что по всем предметам Маша соответствует нужному уровню.

          В музыкальной школе, однако, нужно было не только соответствовать определенному уровню, но и ставить перед собой новые, более трудные задачи, и прежде всего – по специальности, а затем - по другим дисциплинам. С первого дня Анна Захаровна стала заниматься с Машей серьезно, да так, как ребенку раньше и не снилось. Только теперь Маша поняла, что такое - строгий и требовательный педагог, да к тому же блестящий музыкант. Анна Захаровна прекрасно исполняла все произведения, которые включала в программу своих учеников. Маше это было очень по душе. В старой музыкальной школе такое происходило редко… Со временем Машенька поняла, что Анна Захаровна для своих учеников сил не жалеет, стремится передать им свое мастерство и умение. Анна Захаровна работала с учениками детально, назначала дополнительное время каждому, кто требовал особенного внимания. Некоторых даже приглашала заниматься домой, не считаясь с личным временем. Ее дочь, Татьяна Рубина, как мы узнали вскоре, - замечательная пианистка, заслуженная артистка России. У Анны Захаровны и Татьяны Ефимовны случались такие выступления, когда они концертировали вместе, играли в четыре руки и на двух фортепиано.

          Когда я узнала про то, что Анна Захаровна оказалась в состоянии воспитать и вырастить такую дочь, сказала Машеньке:

          - Это может только истинный педагог, потому что обычно дети неохотно учатся профессии у своих же родителей. Чаще всего, они не воспринимают своих родителей серьезно, а более прислушиваются к чужим авторитетам. Так что тебе остается одно: заниматься кропотливо, слушаться Анну Захаровну и не подводить ее.

          Маша, конечно, старалась, и это было заметно.

          Меня даже удивило то, что раньше она без оглядки рвалась на улицу, к друзьям или еще в какие необъятные дали, а тут сразу по возвращении из общеобразовательной школы – только в музыкальную школу и больше никуда. Вспоминаю, когда составляли расписание индивидуальных и общих занятий в музыкальной школе, получилось так, что все дни от понедельника до пятницы у Машеньки оказались заполненными. Жаль, ведь в Тушинской школе мы всегда составляли расписание таким образом, чтобы можно было совместить с двумя уроками по специальности, что положено проводить в неделю, - и сольфеджио, и теоретические дисциплины, и даже тот хор, который Маша очень любила. Тут же получилось, что ничего не совпадает, что на занятия нужно ходить каждый день, то есть все пять дней в неделю.

          Анна Захаровна спросила у меня:

          - Устраивает ли вас такое расписание?

          - Понимаете, Анна Захаровна… Я не знаю, можно ли так сделать, но хотелось бы хоть что-то уплотнить, чтобы оставить Маше немного свободного времени.

          - Свободного времени… - удивилась Анна Захаровна. - Свободного для чего?

          - Ну, для всех остальных дел, ведь кроме школьных уроков ребенку нужно… хотя бы иногда погулять.

          - Погулять? А зачем ей гулять? То есть, зачем гулять - отдельно? Пошла в школу – прогулялась, пошла обратно – снова прогулялась, вот и хватит. Сколько вообще можно гулять? Нужно много работать, чтобы наверстать упущенное и добиваться лучшего! Вы не согласны?

          - Конечно… согласны.

          Да как тут не согласиться? Мне-то согласиться было легко, а как быть Маше? Раньше она много чего учила тяп-ляп, Оделия Харитоновна, ее прошлая учительница, все ей спускала и особенно не требовала. Я сама когда-то купила в Великом Новгороде сборник ганонов, привезла Маше и сказала, что все эти упражнения нужно играть каждый день, даже если и не задавали. - Зачем это? - Подумаешь! - Нет, не подумаешь, а так надо: и ганоны, и гаммы играть – на четыре октавы, а не на две, и непременно - расходящиеся.

          Да разве она меня слушала?

          Зато привыкла гулять дотемна, даже зимой, а заниматься музыкой по вечерам, когда уже устанет за целый день. Лыжи и коньки трещали от усердного катания, и менять их приходилось частенько. А я-то как раз недавно и купила хорошие фигурные коньки, потому что старые стали малы: была рада, что попался нужный размер, ведь так просто в те годы ничего нельзя было купить! По переезде на эту квартиру мы очень обрадовались, что сразу же за музыкальной школой – стадион «Электрон», что туда пускают детей покататься на коньках. В старом нашем дворе заливали очень маленький каток, а тут – целое поле!

          Вот о чем я думала, возвращаясь к нашему последнему разговору с Анной Захаровной…

          Наверное, и самой Маше было нелегко перестроить свое внутренне отношение к занятиям музыкой, к ученическим обязанностям. Она уже понимала, что на одних способностях далеко не укатишь, как на тех же коньках. Занималась все усерднее. И если раньше я подгоняла ее и уговаривала быть собраннее и трудолюбивее, теперь ее было просто не оттащить от инструмента. Две девочки из ее класса также занимались в этой же музыкальной школе, только у других педагогов. Так они обе говорили, что Маше просто повезло.

          После того, как мы сходили на сольный концерт Татьяны Рубиной в Рахманиновский зал Московской консерватории, где она исполняла произведения Шопена и Шумана, Маша совсем расстроилась и сказала мне тут же, после концерта, в вестибюле:

          - Да, мамочка… Никогда я не буду играть так, как Таня Рубина.

          - Ну, знаешь… Да этого тебе пока что и не надо. Помнишь, как ты мне когда-то хныкала: мамочка, никогда я не буду играть так, как ты… И что? Ты давно уже играешь то, что мне в моей музыкальной школе и не снилось. А большое мастерство достигается как талантом, так и трудом. Тебе же – расти и расти. А там видно будет. Разве не понятно?

          - Понятно. Мне еще полтора года нужно учиться до окончания школы, и я должна успеть научиться многому у Анны Захаровны.

          - Вот видишь, ты все правильно рассудила…

          …Конечно, Маша все понимала правильно и старалась делать так, как надо. Владимир Михайлович поначалу не понял, откуда у Маши взялась такая серьезность в отношении к музыкальным занятиям, но когда познакомился с Анной Захаровной на одном из ученических концертов в музыкальной школе, был очарован ею безмерно…

          Маше удалось успешно закончить шестой, затем и седьмой класс. Труд педагога и ученицы не был напрасным. За это время Маша сделала выбор профессии: осталась учиться в дополнительном, восьмом классе, чтобы подготовиться к поступлению в музыкальное училище. Занималась успешно, уже привыкнув к Анне Захаровне и ее высокой мерке. Готовились усиленно. Мы долго не знали, в какое училище поступать. Решили, что будет поступать в Ипполитовское. Да, поступила удачно, на отделение хорового дирижирования, все предметы сдала на «отлично». Анна Захаровна поначалу удивлялась, почему Маша не стала поступать на отделение фортепиано? Но потом согласилась сама с выбором своей ученицы, потому что Маше это направление очень нравилось. Хоровое пение Маша полюбила с самых первых дней обучения в Тушинской музыкальной школе, принимала живое участие во всех концертах и выступлениях хора, была его солисткой.

          Вообще любила коллективное творчество!

          После окончания училища Маша поступила в Московскую консерваторию, на то же отделение, но не остановилась на этом и продолжила обучение на факультете оперно-симфонического дирижирования.

          Позже – поступила в ту же аспирантуру.

          Как оказалось, все было не напрасно. Музыка – это ее призвание, и реально обрести его помогла именно Анна Захаровна Рубина. Этого – не отнять. Право, никогда не знаешь заранее, когда, где и при каких обстоятельствах встретишь человека, который перевернет твое какое-то представление или определит твою судьбу.

          Встреча нашей семьи с Анной Захаровной была, к счастью, именно такой, определяющей Машину судьбу…

          Да, а те фигурные коньки так и провалялись в кладовке все оставшиеся учебные годы, и на стадион «Электрон» Маша только и смотрела - со стороны забора, по дороге в музыкальную школу!

 

Дик

          У моего брата Кости в 1980-е годы была замечательная собака, мальчик-спаниэль по кличке Дик. Не могу утверждать, что таких собак на свете больше нет, но то, что в Новгороде таких было мало – это правда. Мой папа с моим братом Костей давно присматривали себе собаку - с перспективой на охоту, в Новгороде Великом это очень распространенное занятие. Взяли Дика, когда тот был малюсеньким слепым щенком. Принесли домой буквально в варежке. Щенок унаследовал богатую родословную, которой могут позавидовать иные короли. Царский был щенок! Когда мама поила его из бутылочки теплым молочком, он, еще не зная меры, пил «до отвала» и тут же отваливался лапками вверх, круглый, как маленький мячик. Подрастал быстренько. Был очень занимательным. Кушал, баловался, делал лужи. Вскоре самому надоели эти лужи, которые без устали напускал по всей квартире; стал проситься на улицу…

          Папа с мамой, конечно же, полюбили Дикушу, а Костины дети, которые раньше редко заглядывали к бабушке с дедушкой, теперь заходили гораздо чаще – поиграть со щенком. Особенно интересовался щенком Ромочка, говорил, что они хотели бы забрать Дика к себе. Так и получилось, что забрали, хотя и жили всей семьей вчетвером в одной комнате коммунальной квартиры. Детям, Марине и Роману, стало веселее в компании с собакой.

          Вообще, Костя вместе с отцом всегда увлекались охотой, и летом, и зимой - сезона не попускали. Ходили и на уток, и на вальдшнепов, и на перепелов, а зимой на лося. Дику еще было далеко до этого, но уже не очень. Он рос, становился толковым и красивым представителем своей гордой породы. Сам – иссиня-черный и шелковистый, блестящий. Уши мягкие и длинные. Нос и лапы – чувствительные. Хвост – сильный и нетерпеливый. Глаза – умнющие. Весь – внимание. Быстро постиг обиходный лексикон и повадки людей, казалось, изучил каждого члена семьи. Хорошо знал свое место и роль каждого человека в доме. Был ласков и предупредителен с детьми, а дети в нем души не чаяли. Особенно же любил, когда его приводили домой (или в гости?) к дедушке и бабушке, носом чуял, когда и куда его ведут. По старой привычке, прежде чем провести ревизию всей квартиры, устремлялся на кухню – к бабушке. Дедушку любил без памяти, а бабушку по расчету: знал, что, в любом случае, его никто лучше бабушки не накормит и более нежно не приласкает. Костя с Диком обращался коротко и сурово, когда куда-то спешил, а в минуты отдыха расслаблялся душевно, и Дик от него не отходил.

          Полюбил Дикуша и ту охоту, с которой ему пришлось-таки столкнуться. Правда, он поначалу не понимал, для чего нужна какая-то утка, что вот только что подстрелена и упала в болотистые дебри. Что с ней делать? Ничего, вскорости привык, понял, для чего его держат…

          Зимой же, по грудь в снегу, нырял, подбираясь к далекой добыче – быстро научился. Кто для чего рождается на Земле? Охотничья собака, наверное, - для этого. Ружья, патроны, запах пороха стали для Дика привычными. В машине ездил спокойно, потому что брали в машину часто. Сидел как столбик, смотрел на дорогу, беспокойств не чинил. С другими собаками всюду ладил, зря никогда не задирался, вел себя достойно. В спокойной обстановке был серьезным и благородным. Конечно, я очень мало разбираюсь в собаках, хотя Дик – это не первая собака в нашей семье, да прошлые были в моем милом детстве, долго не задерживались, их отдавали потом кому-то на волю в деревню.

          А вот Дик – другое дело… Когда мы приезжали из Москвы и Дик, переступая порог квартиры уже носом чуял посторонних, папа ему говорил про нас:

          - Дик, это свои!

          Дик понимал, вежливо давал себя погладить, не стеснялся и не выказывал неудовольствия и тревоги в наш адрес. А с Володей, бывало, и на охоту ходил, когда его приезд в Новгород совпадал с сезоном; оба друг к другу привыкли сразу. Я любила Дика, правда, немного с опасением, понимала, что лишний раз испытывать его терпение или привлекать его внимание не стоит. А Маша прямо «прилипала» к нему, гладила и обнимала, говорила, что заберет в Москву. Дик не возражал. Он был привычен к детям, Мариночка и Ромочка чего только с ним не вытворяли – был им как игрушка и как добрая нянька. Детей он очень любил и чувствовал свое перед ними преимущество в силе – сдерживался.

          Мне казалось, что Дик был умнее и тоньше других собак его породы. Был – почти как человек, по своему собачьему интеллекту – был личностью… Все делал с пониманием. По одному слову выполнял все команды и поручения. Например, приносил тапочки – каждому свои, некоторые другие предметы, которые знал. На улице слушал хозяина со вниманием, шел без поводка и, например, подзывал издалека именно того, кого просил хозяин, то есть папа или Костя. Сторожил все, что прикажут. Брал еду только из рук хозяев и только после слова «можно». Если положить кусочек колбаски ему на его великолепный влажный нос и сказать «нельзя», то он застынет статуей ожидания. А как только скажут «можно», так он уже этот кусок проглотил. Прямо как в цирке! Не любил, когда ворчат и ругаются, а любил волю и природу. Мне кажется, что и на охоту он рвался потому, что выезжали за город, разводили костер, угощали мясом…

          В общем, любил добрые компании.

          Я видела не один раз, как Дикуша тщательно обследовал любую новую местность, куда попадал, обнюхивал травинки, камешки, обходил вокруг кусты без видимой надобности. Ложился на траву, философски глядя вдаль – отдыхал. Очень не любил обязательных вещей и ритуалов. Но… Хотя и не любил плавать, а по приказу - пожалуйста, достану заброшенную в воду палку; не любил мыть лапы после улицы, но раз заведено – бегом в ванную; не нравилось стоять на задних лапах, но если детям нравится – вот, смотрите!

          …По законам собачьего клуба раз в году нужно было показываться на смотринах, подтверждать родословную и кучу прошлых медалей, заслуженных родителями. Этого Дик точно терпеть не мог, в чем повторял своего хозяина Костю, который «показухи» вообще не переносил. Смотр обычно проходил на городском стадионе и состоял из трех этапов, трех кругов. Эти круги нужно было проходить вместе с другими собаками и их хозяевами. Из первого круга лучших по выучке и выправке собак отбирают во второй, а уж самых-самых – в третий, победный. Костя рассказывал, что, как только он начинал собираться на такое мероприятие, Дикуша уже понимал, куда пойдут.

          - Надо, хозяин?

          - Надо!

          Приезжали на место – суета, гомон; собаководы толкаются, прихорашивают собак, вытаскивают документы, оформляют какие-то бумаги. Скука… Скоре бы закончилось все это! Ну, первый круг выдержать еще можно. И это еще не все? - Конечно, ведь отобрали во второй, так что – давай! Вот незадача… Дик устало смотрит на Костю:

          - Надо, хозяин?

          - Надо!

          …Надо так надо, и опять – то же самое, но уже в числе избранных. Ура, вышел в третий тур! Дик, ну давай, ведь ты же самый лучший, получай причитающееся тебе золото, как это делали твои предки! Давай. Давай же!

          - Надо, хозяин?

          - Надо!

          …Эх, хозяин! Дик тормозит, останавливается у последнего рубежа, смотрит умоляющими глазами: все, хозяин, больше не могу… Собачье терпение все вышло. Костя пытался было - по первому разу - настаивать, так Дик вырвал поводок, отбежал подальше и сел как вкопанный. Протестовал, значит. А как же другие приказы и команды хозяина, выполняемые по первому же слову? – Так те были по делу. А здесь-то мы что забыли?

          Медали – пусть получают другие. Что нам с них?

          Так и приучил всех к мысли о свободе выбора. Вообще, свободу Дик любил во всем, так и воли давали ему предостаточно. Несмотря на то, что порода была редкая, собака завидная, Костя все же практиковал выпускать его гулять во двор самостоятельно. Вот этого мне было никак не понять, при всех объяснениях. Такой соблазн – явно не к добру… Я только спрашивала:

          - Не могут ли украсть собаку?

          - Да ты что! Разве Дик даст себя украсть?

          - И все же…

          - Понимаешь, ему указана та окружность, внутри которой он может гулять свободно – во дворе и около папиного гаража. Да и мы присматриваем, конечно.

          - И он не нарушает?

          - Вроде, не замечали.

          - А как же домой возвращается? Как открывает двери в подъезд и в квартиру?

          - В подъезд – смотрит, кто проходит из соседей. А там – в пять секунд взлетает на второй этаж, как гавкнет возле двери – вот мы и услышали.

          - Вот это да!

          …Все было бы хорошо, но однажды, по приезде из Новгорода в конце летних каникул, Маша рассказала мне нехорошие новости. Недавно с Диком случилось то, дедушка уличил его в излишней свободе гуляния. Пошел однажды дедушка по каким-то делам со своей улицы Великой в сторону Кремля. Дошел до моста через Волхов, спускается вдоль парка, как вдруг видит, по краю полянки, чуть ли не по самому берега Волхова, прогуливается Дик – как ни в чем ни бывало. Дедушка усомнился, хотел глазам своим не поверить: вдруг он ошибся, спутал издалека с другой собакой той же породы? Громко позвал Дика, и тот (а это был точно – он!), узнав дедушку, с места в карьер рванул к нему, сияя от счастья, и вдруг… Сообразил! Резко затормозил, прижался к земле, прямо врастал в траву, притворяясь ее былинкой. Виктор Николаевич, конечно, знал, что Дика выпускают гулять одного, что не вызывало его одобрения – напротив… Но, даже если так, - чтобы тот гулял так далеко от дома - это непорядок; что-то не то происходит. Дедушка снова окликнул Дика, но тот затаился, отползая к кустам, все скорее исчезая из поля зрения. Дедушка тут же решил разобраться в этом вопросе, отменил все дела, по каким куда-то шел, повернул обратно. Пошел к Косте домой. В Новгороде – все относительно недалеко, и через десять минут Костя уже открывал дверь, не подозревая, для чего пришел отец. Дедушка спросил строго:

          - Где Дик?

          - Как где – вон, лежит на своем месте.

          - И давно лежит?

          - Да нет, незадолго перед тобой вернулся, погулять выпускали.

          …Дедушка прошел в комнату, и видит, что Дик устало «спит», положив голову на лапы.

          - Дик, ну-ка вставай!

          Дику вставать неохота и он «спит» дальше, он еще надеется, что дедушка поверит в то, что ошибся, что там, на берегу был вовсе не он. Дедушка же все рассказал Косте, браня его за то, что тот так безответственно относятся к собаке, что Дика могут и в самом деле украсть, или отравить, или покалечить. Дедушка был очень опечален и огорчен,: Дикуша был ему слишком дорог. Дик уже и сам понял, что натворил, какую смуту внес. Оторвался от своего половичка и забился под стол, в самый дольний угол. Виноват, точно виноват…

          Дедушка снова позвал:

          - Давай-ка, выходи!

          Дик нехотя вышел, голову склоняя..

          - Эх ты…

          Дедушка обнял собаку, а Дикуша облизал его с ног до головы, вымаливая прощение. Дика, конечно же, простили, да и не виноват он ни в чем.

          Просто…

          Животное требует к себе того же внимания и заботы, что и человек. Наверное, как детей нельзя отпускать по волнам жизни без контроля, так и любое привыкшее к дому животное, тем более собаку, нужно бережно опекать. Если собака живет во дворе собственного дома – это одно, а если в квартире, – совершенно другое. Такой собаке гулять безнадзорно - как это же? Где она была, что пила или ела, с какими собаками компании водила – кто его знает?! С другой стороны: с кем же гулять, когда все домашние заняты своими делами?

          Поэтому Костю, так вольно относившегося к любимой собаке, тоже понять можно – в чем-то, но с большим натягом.

          Машенька мне пересказывала это и говорила, что сильнее всего за Дика огорчилась бабушка… Но потом все как-то подзабылось, загладилось и пошло по-старому, правда, за Диком стали следить строже. Некоторое время все было спокойно. Следующей зимой снова брали Дика на охоту, что его подбодрило. Но с какого-то момента все поневоле обратили внимание на то, что состояние здоровья собаки пошатнулось. Сначала периодически, а потом все чаще стали замечать, что Дик становится более вялым и менее инициативным.

          Отчего это?

          Начали разбираться, откуда это все началось. Костя стал припоминать, что не столь давно Дик вернулся с самостоятельной прогулки весь взъерошенный и взбудораженный так, как будто его драли чужие собаки. Он не просто вернулся, а влетел в дом опрометью, словно за ним гнались. Возможно, хотели украсть. Когда Дикуша стал заболевать, высказывались предположения, что тогда или больная собака укусила, или какой укол вкололи люди злые…

          Эх, как тяжело мне было это узнавать!

          Я же так боялась именно этого, да и дедушка всегда был категорически против беспризорности – во всех отношениях! Бабушка, Нина Евсеевна, как врач просила Костю показать Дикушу специалистам, но у Кости на все его рабочие и семейные дела времени порой не хватало, и уделить нужное внимание Дику он никогда не успевал. Считал, что обойдется и теперь. Потом же, когда понял, что дело оборачивается круто, возил в ветеринарную лечебницу, да вразумительного объяснения там не услышал. А Дикуше становилось все хуже, так что он уже и гулять не просился. Ему бывало нехорошо от еды, от питья, от постороннего шума. Это становилось очень серьезным, потому что собака жила в одной комнате с детьми. Дик уже частенько не сдерживался, огрызался на Мариночку и Рому по всяким пустякам, а то и гневался беспричинно, чего раньше ни за что бы себе не позволил. Дик сам себя не узнавал: не мог владеть собой, чувствовал, что глубоко виноват, но в чем?

          Животные болеют и страдают от тех же болезней, что и человек, только сказать ничего не могут. Дикие животные, живущие на природе, находят себе излечение травами и корешками, а домашние животные – в полной зависимости от людей, своих хозяев. Как люди сумеют или смогут ими распорядиться – все остается на совести людей.

          Горько осознавать именно это…

          Через год, когда Маша опять приехала на летние каникулы, бабушка с дедушкой и рассказали последние новости. Машенька очень огорчилась, но надеялась все же, что Дик поправится. Ей очень хотелось повидать его, да повидаться уже не пришлось. По стечению обстоятельств, все остальное произошло очень быстро. На следующий же день позвонил Костя и сказал, что у Дика дела очень плохи, что снова возил его на какие-то консультации, еще куда-то, и все специалисты утверждали: собака – не жилец. Просили оставить в ветеринарной лечебнице, чтобы усыпить, но Костя отказался категорически, привез Дика обратно домой.

          А что дальше делать? Никто не знал.

          Спустя два дня, уже поздно вечером, в пятницу, когда Маша почти засыпала, в дверь позвонил Костя. Ему открыли дедушка с бабушкой. Машенька слышала, как Костя плакал и говорил, что Дик вышел из себя, бросается на людей, что начались припадки, что умирает… Держать дома его нельзя ни минуты.

          Лечебница до понедельника закрыта.

          Костя с отцом вытащили с антресолей ружье и патроны.

          Пошли в гараж заводить машину.

          …Они вернулись только к утру, и до утра Маша с бабушкой не спали, замирали от страха, как там и что… Похоронили Дикушу в чистом поле, за Панковкой, недалеко от дедушкиной и бабушкиной дачи, по дороге на Шимск. Не знаю, что и как чувствовал Дик по дороге в машине, сопротивлялся ли судьбе. А может, увидев то ружье, подумал, что едут на охоту…

          Или от боли уже ничего не понимал и не замечал?

          Дик прожил только шесть лет, и для собаки – это не крайний возраст. Все очень переживали его смерть, а мы с Володей – еще и потому, что Маша оказалась свидетелем такого трагического случая, ведь она могла вполне приехать через неделю, и хоть не видела бы и не слышала всего того! Да так вышло… Но как известно, жизнь домашних кошек, собак, многих птиц - гораздо короче, чем жизнь человека, значит, нужно всегда быть в готовности, что расставание с ними неизбежно. Только привыкнешь к любимому другу, как вскоре можно с ним расстаться. Что ж, даже если это – только неутешительная теория, то все равно…

          Дик остался последней собакой, которая была у нас в доме.

          Больше собак не заводили, и дети даже не просили об этом.

          А когда нам приводилось ехать по Шимской дороге мимо того поля, мы всегда заворачивали к Дику.

          Жаль, что все любимые живут на свете так мало.

Особый случай

          А вот что произошло в пятом классе. К тому времени Маша подросла, стала почти самостоятельной девочкой. Уже могла в чем-то разбираться вполне без чьих-либо советов, а кое-что вообще решала сама, никого не посвящая в свои трудности. Но уж так ли она могла полагаться только на себя? Она об этом, наверное, не задумывалась…

          Нагрузки в обеих школах значительно возросли, однако, времени на прогулки у нее оставалось все же достаточно. Зимой – санки, коньки, лыжи и веселые зимние игры, а летом – все прелести жизни. Всегда и везде – в постоянном движении, без движения она не могла. Я даже и не запомнила ни разу, чтобы Машенька долгое время проводила в неподвижном состоянии.

          И вдруг как-то однажды весной приходит из школы, вяло обедает и сразу же садится за школьные уроки, чего раньше не было: или тотчас в музыкальную школу ехать надо, или на улицу - срочно погулять. А тут – сидит и час, и два, и больше… Что-то пишет молча, очками уткнулась в тетрадку, в раскрытый учебник не глядит.

          Я как раз никуда не ушла, оставалась дома, и не заметить этой странности не могла. Спрашиваю:

          - Что, разве на музыку сегодня не надо?

          - На сегодня все отменили.

          - А чего это так усердно пишешь и пишешь? Что – контрольная будет?

          - Ага, завтра же, очень важная.

          Долго еще высиживала, но все равно когда-то пришлось и встать из-за письменного стола. Вот когда она вставала, я и вошла в комнату. Маша медленно отодвинула стул и осторожно переставила правую ногу. Да, но… А левую ногу? - Ее Маша вытащила из-под стола еле-еле. Ногу? Я не узнала ее левую ножку – на коленке раздувался огромный шар, размером как два или три больших кулака. Колготки, не рассчитанные на такую специфическую форму коленки, предельно растянулись на ней и трещали в поперечном натяжении. Она сама глянула и… заревела во весь голос. Мне просто стало плохо – на месте: я моментально выронила все, что держала в руках, хорошо, хоть это был не кипящий чайник, например. Сквозь натянутые колготки я осторожно потрогала этот шар, он был раздутым, как боксерская груша и твердым, как камень.

          - Машенька… Что это такое? Откуда?

          - Мамочка! Это я упала… нечаянно...

          - Как же… можно так упасть? Когда и где? – настаивала я.

          - В школе, не переменке. Еще утром. Мы с ребятами на улице бегали…

          - Так чего ж ты сразу- то… Или сразу же такого не было?

          - Не было. – Маша явно не хотела признаваться.

          - То есть… Дай сообразить. Ну, ладно, но ведь даже когда из школы пришла, такого не было, иначе бы я заметила! Да ведь тебе же больно было! – не переставала причитать я. - Как же ты терпела-то столько времени?! И что же ты в школе не сходила в школьный медпункт – в ту же минуту, как только это произошло? Ведь тотчас же и разобраться было бы легче, да и до такого состояния дело не докатилось бы!

          - Ой, мамочка…

          - Эх, зачем же ты столько тянула! Ты потрогай, какая страшная, твердая опухоль! Ложись скорее.

          Я срочно – это уже после шести часов вечера!- вызвала врача и, пока он к нам ехал, пыталась приложить лед, только к какому месту его прикладывать? Там нужно было целое ведро льда, чтобы этот шар окружить.

          - Маша, ну, если не в медпункт, так почему ты сразу домой не пришла; более того: почему даже в обед мне ничего не сказала?

          - Я думала, что ты ругаться будешь… - твердила она.

          - Ты что - маленькая и глупая? Ругать – это не главное. Неужели ты не понимаешь, что у тебя с ногой очень серьезно? Я такого еще в жизни ни у кого не видела. Неужели нельзя было утром же домой прийти, а не терпеть и не тянуть до вечера – куда теперь тебя девать? А в школе - что же, ничего не заметили? Господи… Наверное, нужна какая-то операция, а уже скоро ночь. И в какую больницу тебя заберут теперь?

          Приехал врач, сказал, что тоже никогда еще такого не видел. Велел собираться в больницу, стал звонить: куда возьмут. Я стала умолять, чтобы он просил взять Машу в нашу ближайшую, седьмую детскую Братцевскую больницу, которая буквально в десяти минутах ходьбы. Слышала, что там неплохое хирургическое отделение, и подумала также, что лежать придется долго, так хоть будет близко каждый день приходить к ней. Да, в эту больницу и отвезли, и хирурги еще были на месте. Сказали, что серьезно, что нужен снимок, что, возможно, необходимо хирургическое вмешательство, что лежать будет долго. Дела еще те...

          Вот тебе экзамены, концерты и все остальное!

          Взяли какие-то анализы, сделали еще что-то…

          Велели приходить завтра.

          Домой я вернулась поздно. Володя только что приехал с работы. Был очень удивлен, что дома никого нет в такое позднее время. Он чувствовал себя очень неважно, после Чернобыля сильно болел – сам недавно вышел из госпиталя. Боже, кругом одни болячки! Я ему все рассказала; он очень огорчился (не то, что я; ведь он эту коленку не видел!). Был готов тут же пойти в больницу. Ну, и зачем? Мне стоило большого труда убедить его, что это ничего не меняет, что не пустят, только устанет. Остались дома, а утром пошли в больницу. К Машеньке не пустили, но с лечащим хирургом побеседовать удалось. Врач сказал, что эта опухоль – гематома. Вот – снимок. По снимку видно, что сустав и коленный мениск, к счастью, не повреждены. Показал нам этот рентгеновский снимок, приблизив его к оконному стеклу. Жуть! Все понятно, все видно. Сказали, что сделали операцию. Все прошло удачно. Показал другой снимок. Видите? Понятно? - Прокололи, глубоко прочистили, обработали, наложили гипс.

          Гипс – на три недели. Гипс? …Ну, хоть так…

          Обещали благоприятные результаты лечения.

          Володя частично успокоился и поехал на работу.

          Когда я пришла вечером в часы посещений, меня пропустили, наконец-то, в отделение. Я вошла в палату и… сначала я увидела этот гипс, а потом узнала самого ребенка, словно застала кадр из фильма ужасов: огромный белый корявый столб растянулся на всю длину ноги, как рыбацкий массивный сапог-заколенник, торчат только пальчики на ноге - для вентиляции. На коленке – вроде дупла, перебинтованного многослойно. Что в том дупле, какой там был прокол – ничего не ясно. Маша выглядела, как будто это ее вставили в эту упаковку, а не наоборот. Она присела на кровать, скорее - условно. Сидеть было очень неудобно, почти невозможно, лежать или стоять – легче. Двигаться с этим «сапогом» было очень трудно, но все же...

          И Маша вскоре как-то приспособилась.

          Она уже немного очухалась после случившегося, после всех перипетий и объяснений с врачами. Вскоре ее настроение улучшилось.

          Правда, все время меня спрашивала:

          - Мама, ты хоть узнай, у меня все до конца пройдет или я буду, как утка, переваливаться или на костылях прыгать? И когда пройдет-то?

          - Да все я узнаю. Ты хоть смотри, не упади, а то хуже будет!

          - Да ты что, я постараюсь!

          Как уж там она старалась, когда меня рядом не было, не знаю. Да потом и рассказывала:

          - А мы в отделении с другими ребятами играли и хулиганили, когда врачей не было.

          - Неужели? И как же это возможно, ведь у каждого - гипс, лангетки или какие-то шины, да и многим лежать нужно?

          - Лежать нужно не всегда, а меня сразу и спросили: в футбол с нами играть будешь?

          - Ну, какой там может быть футбол, когда ты с ноги на ногу переступать не могла? – изумилась я.

          - Да я тоже так подумала, что не смогу, а мне говорят: будешь на воротах стоять, там можно не двигаться!

          - Постой, постой… - что-то я не могла взять в толк. - На каких воротах? А где же мяч взять?

          - Да какой там мяч? Обычное судно – и здорово оказалось!

          - Ничего себе! – я еще не слышала, чтобы так играли в футбол, даже в цирке. - И ведь до этого ж кто-то догадался… Да и где же играть-то?

          - Да в коридоре.

          - В коридоре, на воротах… И как – стояла?

          - Конечно, и даже голы не пропускала!

          Вот это да!

          Мы до такого в больницах в свое время не додумывались, а я все мои детские больницы помню…

          Пролежала Маша всего около месяца.

          Когда сняли гипс, стало видно, что опухоль на коленке прошла, но хромота осталась – такую тяжесть приходилось на себе носить! К тому же вся детская фигурка пошла в перекос, что было очень заметно со стороны. Предстояло новое испытание – упражнения для исправления осанки, чтобы исправлять начавшееся искривление позвоночника, не дать развиться сколиозу или чему-то подобному.

          Вот так: уши вытащили, так нос увяз…

          Обещали, что за год можно будет «обогнать» этот сколиоз. Подолгу сидеть за пианино или за письменным столом не разрешали. А как заниматься – стоя, что ли? Пришлось часто ездить в поликлинику на лечебную физкультуру, на какие-то процедуры, и главное - ждать лета, чтобы можно было плавать. В плаванье – спасение! Плавать-то Маша любила, да только до лета еще долго.

          В обеих школах – одни «хвосты»…

          Правда, одноклассники часто приходили и в больницу, и домой, подтягивали по программе. Особенно помогали Машины подружки Юля Петрова и Даша Бундакова. Юля однажды привела с собой и Костю Кузьмина – того самого, популярного школьного хулигана, который часто обижал Машу и раньше, а в этот раз так толкнул ее, что чуть не оставил калекой на всю жизнь. Я, конечно же, знала про его прежние «подвиги», о которых Маша рассказывала неохотно, и однажды мне уже приходилось разбираться с ним основательно. Даже домой к нему ходила, разговаривала с его родителями, не по этому поводу, а год назад, так что фамилию эту я не забыла.

          Да видно, плохо я с ним тогда разобралась.

          И все-таки, на этот раз Костя серьезно попросил прощения и впоследствии уже не трогал Машеньку. Маша потом призналась мне, что, когда упала, не хотела никому говорить об этом, а особенно – жаловаться учительнице. Ведь если бы она тогда выдала Костю классной руководительнице, то его бы уж точно из школы выгнали – за это и за другие хулиганские проделки.

          Ничего хорошего из этого для него бы не вышло...

          Пожалела она его.

          Ну, что тут скажешь?

• Другие сказки Максимчук Людмилы